– Что ты хочешь этим сказать? Он у себя был крупным ученым.
– Да хоть каким! В глубине души он все равно остался потомком речных викингов и славян-смердов. Одни развлекались разбоем и грабежом цивилизованных соседей, другие поколениями гнули спины, а потом брали на вилы сборщика податей, поджигали свои избы и уходили еще дальше в леса. Неужели ты не понимаешь, что для этого парня кроманьонские дикари – почти родня?
– Не говори глупостей, Пум. Он вполне нормален и предсказуем.
– Да? А ты знаешь, что он сказал тебе на прощанье?
– У него не было ретранслятора.
– Конечно! Перевести? Это по поводу географии. Он сказал: «Может быть, вы и боги, но занимаете место дьявола».
– Но…
– Транспортировкой занимаются люди технического отдела. Мы ничего уже изменить не можем. Подождем результатов.
– Подождем, – вздохнул руководитель третьего отдела. – Надеюсь, он не догадается, что в свой мир сможет вернуться только мертвым?
Пум-Вамин ничего не ответил, но пятно на экране шевельнулось. Нит-Потим очень хотел верить, что психоисторик согласно кивнул, а не просто ухмыльнулся.
Она открыла глаза и попыталась понять: звонок ей приснился или действительно прозвучал? Телефон молчал, но она на всякий случай сняла трубку:
– Алле?
– Привет, Ленка!
– Ой, Сема! Вернулся! Наконец-то! Почему не звонил так долго? Почему не предупредил? Хоть бы э-мейл прислал! Ты где? В аэропорту? Слушай, а у меня и еды-то совсем нет! И, как назло, месячные вчера начались…
Она окончательно проснулась и почувствовала, что… В общем, что-то не то. Отодвинула трубку, посмотрела на нее, зачем-то подула в микрофон, вновь приложила к уху. Тишина. Причем не такая, какая бывает, если абонент молчит, а – полная. Как будто телефон просто выключен. Пожала плечами, медленно опустила трубку на рычажки. Словно испугавшись чего-то, схватила вновь – длинные гудки.
Он висел в пустоте – посреди бескрайней и бездонной черноты ночи.
Он висел долго, прежде чем сообразил, что звезды все-таки должны где-то быть. Тогда земля – в противоположную сторону. И он нашел их! Просто раньше смотрел не туда – ну и дурак же! Вон они – мерцают созвездиями. Теперь вниз!
«Э, нет! Вниз-то вниз… А сколько до поверхности? Десять километров или десять метров? Внизу пустота и чернота. Сейчас, наверное, самый темный предрассветный час. Неужели висеть до рассвета?! А это можно? Вот ведь попал…»
Он совсем не был уверен, что воспринимает окружающее именно глазами, но изо всех сил напряг зрение, пытаясь рассмотреть хоть что-то в той черноте, что противоположна звездам. Ничего – ни вдали, ни вблизи.
Или?..
Нет, показалось.
Да есть же! Есть – вон там!
Крохотное красноватое пятнышко. То исчезает, то появляется. Единственное. Вот оно засветилось чуть ярче и перестало пропадать.
К нему!
Подброшенные дрова прогорели, и костер вновь обратился в груду тлеющих углей. Только это было уже не важно – Семен оказался рядом.
На камнях у очага разложены куски мяса – чтобы не остыли. Сбоку пристроена «кастрюля» – кипеть ей давно уже не нужно, но пусть суп будет теплым. Маленькая светловолосая женщина в широком бесформенном балахоне сидит на земле, обхватив руками колени, и смотрит на угли.
Точнее прицеливаться он не стал – лучше оказаться на два метра выше поверхности, чем на два сантиметра ниже. Приготовил мышцы принять удар по ступням. И нажал кнопку.
Бумм!! Уф-ф!
Она вскочила и распахнутыми до упора глазами смотрела, как Семхон Длинная Лапа поднимается с земли, отряхивается, как, широко размахнувшись, закидывает в темноту какой-то небольшой плоский предмет.
Он обошел очаг, взял ее за плечи, притянул к себе и поцеловал в глаза – сначала в один, потом в другой. Проглотил, втянул, впитал в себя сияние, которое они излучали. Но от этого оно только усилилось. Или это обвально начался рассвет?
Она ткнулась головой ему в грудь, в истертую волчью шерсть:
– Бизон просил сказать ему, когда ты вернешься.
– Сейчас он узнает об этом, – улыбнулся Семен и потянул вверх подол ее рубахи. – Сейчас все об этом узнают, правда?
Эпилог
…Шаг. Шаг. Шаг.
АХУММ-БА!
Шаг. Шаг. Шаг…
Крупный самец рыжевато-бурой масти шел и шел вперед. Не быстрее и не медленней.
Он не умел считать дни, не умел измерять расстояния. Но понятия о расстоянии и времени у него были: он идет долго. Очень долго. Слишком долго. А лучше не становится.
Значит, скоро он умрет. Но до тех пор будет идти. Пока не упадет. И тогда кто-то займет его место. Если еще будет кому.
…Шаг. Шаг. Шаг.
– АХУММ-БАА!
Шаг. Шаг. Шаг…
Медленный, тягучий вдох. И короткий шумный выдох. Облако пара…
Раз, два! Раз, два! Вправо – влево, вправо – влево.
Огромные бивни с треском взламывают толстый наст. Очень толстый. Слишком толстый.
А под ним снег. И на нем снег. Много. Слишком много снега. Слишком много снега давно.
Впереди нет никого – только снег. Впереди нет никого, потому что он самый сильный. Самец.
Остальным тяжело тоже. Но не так – он первый. Право сильного – не только лучшая еда и лучшая самка. Он имел и то и другое. Имел, чтобы теперь идти первым.
…Шаг. Шаг. Шаг.
– АХУММ-БАА!
Шаг. Шаг. Шаг…
Толстый наст, много снега. Под ним мало травы. Очень мало. Поэтому прежде, чем переставить ногу, он два раза делает движение головой – сначала взламывая наст, потом отгребая в сторону снег. Следующий шаг и вновь вправо-влево. Иногда успевает ухватить раздвоенным концом хобота пучок травы или куст и отправить его в рот.
Он хочет есть. Давно. Слишком давно. Это уже не голод – это хуже. Он расходует собственное тело. Многие сотни килограммов жира. Были. Шкура обвисла, горб на загривке съежился, почти исчез. Того, что он отправляет в рот, мало. Очень мало. Ничтожно мало. Так мало, что не стоит и стараться.
Он идет не для того, чтобы есть.
Кормиться будут другие – те, кто идет за ним.
…Шаг. Шаг. Шаг.
– АХУММ-БАА!
Шаг. Шаг. Шаг…
Он не видит никого – впереди только снег. Но он чувствует присутствие всех – своих и чужих. Этой степи. Этого мира. Они все живут, потому что он идет.
Потому что МЫ идем.
Никто не командует, не принимает решений, не требует их выполнения. В них живет память поколений. Тысяч поколений. Память о тысячах зим. И они делают то, что нужно, чтобы спасти жизнь своих. И жизнь великой тундростепи.
