— Я никогда бы не выбросила его, — произнесла она обиженно.
Некоторое время она была погружена в чтение. Изредка всхлипывала. И все-таки как же ты красива… даже сейчас, в этой невзрачной серой блузке, даже среди этих, трепещущих на ветру простыней с пятнами плохо отстиранной крови. Нет! Только не это… Если сейчас он пойдет на второй виток, его мозг и сердце просто взорвутся. Опять надежда, опять разочарование — нет, Хельмут, надо быть выше. Ты же, как осел, тянешься за морковкой, а ее у тебя все время вытаскивают из-под носа чьи-то заботливые руки…
— Прощайте, — сказал Ройтер и щелкнул каблуками.
— Постой, — вдруг как будто что-то вспомнила Марта. — Не бросай меня вот так…
— Марки купи хоть разные и пиши, что ли, с большей фантазией, — вздохнул Ройтер. Теплый двигатель весело затарахтел, едва «кочерга» кикстартера прошла треть своего пути. — Знаешь, а я вот сейчас тоже иду в поход и, наверное, в минуту истины буду думать о тебе. Так-то вот.
— Хельмут, подожди, выслушай меня!
Она вскочила с табуретки, держа в одной руке письмо летчика, а другой поправляя косынку.
Ройтер покачал головой:
— Все сказано…
Дроссельные заслонки R66 открылись, бензиновая смесь хлынула в цилиндры. Шина Mezeller — превосходная спортивная шина — взрыла мягкий дерн, и ездок отправился в обратный путь. В зеркале заднего вида удалялась неловко растопыренная серая фигура, которая в последний момент махнула поднятой к косынке рукой, как на прощание.
Все, что чувствовал в этот момент Хельмут, — пустоту. Абсолютную пустоту. И боль. И эта боль была даже больше, чем та, что он ощущал, когда просыпался с мыслью «Нет ее!». Теперь нет не только ее. Теперь вообще никого нет. Вероятно, так должна выглядеть смерть. Собственно к смерти именно он и готовился. «Но должен же меня кто-то любить…» Любят уродов, нищих, любят евреев, в конце концов… Любят совершенно никчемных и ничтожных существ. И лишь его, практически полубога, героя морских сражений, чье вмешательство способно изменить ход всей морской кампании, сверхчеловека среди сверхчеловеков, любят только психические или убогие. Отдадутся-то многие — кто за деньги, кто нервы пощекотать, кто просто из любопытства… или вот как эта… а ей, по-моему, вообще все равно… Но вот самоотвержение, всепоглощающая страсть, маниакальное чувство, которое он испытывает к Анне… Это все, выходит, не про него?
С другой стороны, вот Марта, кому она действительно сделала плохо? Только не Ройтеру — он был счастлив в это время, а потом? А что потом, он поехал в Берлин долбить в свою привычную стенку. Додолбился. Получается, Марта выполняла свой воинский и гражданский долг. Таким вот странным образом. Но почему же странным? Ведь Создатель предначертал женщине быть утешительницей. Мужчина сражается — женщина врачует, утешает и развлекает. А что делала Марта? — утешала раненых, давала им основание жить. Её хотели — она дарила себя и делала это красиво. Ночь на маяке, например… Красиво же, черт возьми… Он хотел жить в те дни. Он становился сильнее. Получается, Марта не просто выполняла свой долг перед родиной, но и плюс к этому еще и была в полном согласии с Творцом… Поэтому она и не боялась пуль «маки»… ей было все равно, когда умереть. Сегодня или спустя 50 лет. За эти 50 лет для нее ничего бы не изменилось. Она уже исполнила свою миссию. Ведь даже если она спасла их двоих, его и этого бомбардировщика, что ж, это две полноценных боевых единицы, в море и в воздухе, а, судя по всему, таких у нее десятки… Это эскадры вернувшихся в строй подлодок, самолетов, торпедных катеров… Да… это было все прекрасно для Германии, но это было совершенно ни к чему ему, лично ему, Хельмуту Ройтеру. Марта была не способна принадлежать кому-то одному, и с этим он смириться не мог. Так он думал почти до поворота на Сан-Перелен. Полуостров, на котором находился Шербург, остался за спиной. Больше приезжать сюда у него оснований нет.
* * *
Проводы «девятки» Ройтера были очень торжественными. От СС прибыл сам Кальтенбруннер, а ВМФ представлял гросс-адмирал.
На пирсе яблоку было негде упасть. Все как положено, девушки с цветами, оркестр. Гросс-адмирал лично вручил Ройтеру пакет, который он должен был распечатать в открытом море. Да и так ясно, мы идем на соединение с группой «Муссон». Будем помогать нашим японским товарищам выносить америкосов. Не впервой. Теперь под прицелом у нас Лос-Анджелес, кстати, надо бы его поберечь, а то сынку нашего приятеля из Штрии придется серьезно потратиться на восстановительные работы.
Все, пора, отдан последний швартов. «На флаг и гюйс, стоять смирно!» За кормой забулькала взмученная винтами вода. Палуба качнулась, лодка тронулась. Оркестр вдруг сделал неожиданный переход от марша Кречмера к польке «Пивная бочка». Да так они это виртуозно сделали, как будто месяц перед этим репетировали. На трибуне почетных гостей произошло некоторое замешательство. Очень нелепо выглядел ответственный от партии. Сначала он оглянулся на Кальтенбрунера, потом на Дёница, потом попытался что-то предпринять сам. А что тут предпримешь? Бежать к дирижеру, отбирать у него палочку? Это очень глупо и смешно. Тем более что само по себе вовсе не гарантирует немедленное прекращение музыки. Но дело взял под свой контроль Папа. Как ни в чем не бывало, он поднес руку со своим адмиральским жезлом к фуражке, заодно как бы благословляя лодку. Ройтер равнялся на адмирала, держа руку у козырька. Кальтенбрунер, оглянувшись на командующего флотом, вскинул руку в партийном салюте, ему последовали несколько членов Партии. А оркестр продолжал куплет за куплетом играть «Розамунду», весело так, озорно. Никогда более Ройтер не слышал такого полного звучания этой песенки и такого яркого исполнения. Унтерхорст довольно улыбался. Все-таки его взяла! Только что его идея получила фактическое одобрение командующего флотом! Морской черт будет доволен, а это значит, что мы будем живы.
* * *
1 июля 1943 года в неравной схватке с врагом, проявив невероятное мужество и отвагу, погиб оберлейтенант Хельмут Ройтер, вместе с героическим экипажем своей подводной лодки. Вся страна склоняет знамена перед светлой памятью героев. Ройтер ушел, как подобает настоящему арийцу, оставаясь до последней минуты преданным делу партии и фюрера. Эта победа досталась врагу дорогой ценой. Фюрер присвоил Ройтеру звание капитан-лейтенанта и наградил его мечами к рыцарскому кресту. Его подвиг останется навеки в сердце любого немца.
Небольшая заметка в Volkischer Beobachter. Со страницы весело улыбался Ройтер на фото в траурной рамке. Анна внимательно изучила заметку. Казалось, она ничего не поняла. При чем здесь Ройтер? При чем здесь она?.. Молчала и долго курила, затем резким движением поднялась с дивана, подошла к окну. Она — прагматичная дочь прагматичного человека — понимала, что ничего поделать нельзя, что употреблять ее и чье бы то ни было влияние, даже Господа Бога, уже поздно, а потому просто молча смотрела в окно. Рёстлер внимательно наблюдал за ней. Она казалась растерянной. Действительно. Еще какие-то 3 недели назад Ройтер сидел вот в этой гостиной, пил чай и дурачился с юным Адольфом. Кто знает, возможно, если бы его что-то держало на берегу, он бы уже давно занимался аналитикой для штаба Дёница или преподавал в Мюрвике тактику или торпедное дело. Но выбор был сделан. И сделан именно в тот злополучный вечер. Анна не жалела. Она вообще никогда ни о чем не жалела. Она делала следующий шаг. А шаг всегда делать проще, когда у тебя кто-то стоит за спиной. Сейчас за ее спиной стоял Рёстлер. Как он там оказался? Некоторые вещи он умел делать бесшумно.
