Я просто не знал, что ответить брату Динки. Просто не знал…
Если бы он спросил — любишь ли ты ее? Я бы ответил — да. Если бы он спросил — готов ли ты сию минуту отдать за нее жизнь, я бы тоже ответил — да. Но вот так… собираешься ли ты жениться? Да при чем тут женитьба? Ведь мы любим друг друга!
Я ведь даже не думал о том, что для меня Динка была лишь приятным отдыхом, переменой занятий, убежищем, помимо Динки у меня был целый прекрасный и грозный мир, совсем иная жизнь, ей недоступная. А у нее — ничего не было, кроме меня. Я один заменял ей весь мир. Кроме меня, ей оставалась будничная простая работа, помощь по хозяйству вечно ворчливой и недовольной матери, пересуды с девчонками во дворе — и гордое молчание, когда те рассказывали о своих любовных делах. И одинокие беспросветные вечера. Но мне это и в голову не приходило… Я считал само собой разумеющимся, что она ждет меня, что она верна — впрочем, если бы она изменяла мне, я не подумал бы ее в этом упрекнуть.
Я стал мямлить что-то в том смысле, что сейчас уезжаю в Хьюстон, учиться в школе астронавтики, это продлится три года. Что у ликеидов не принято создавать семью во время Миссии и во время учебы. А после окончания учебы, конечно, будет видно…
— А что, тебя не примут женатым в эту школу?
— Да нет, примут, но…
Тут брат Динки изложил мне кратко и ясно свои требования. Динка вся извелась, у нее не жизнь, а сплошной кошмар. Она больше не может куковать в одиночку. Поэтому я должен твердо решить, нужна она мне или нет. Если я собираюсь жить с ней, создавать семью и так далее, значит, надо кончать с этим неопределенным положением. Либо зарегистрировать с ней брак, тогда она хоть будет считаться замужней, либо не регистрировать, но снять отдельную квартиру — средств, вроде бы, у меня достаточно? — поселиться там с ней, а потом ехать куда угодно, но чтобы Динка уже жила в нашей общей с ней квартире, на наши с ней общие деньги. Либо взять Динку с собой.
А если она для меня только развлечение, если я ее только использую, то чтобы я это прекратил, девчонок для этого дела вокруг сколько угодно, он сам, лично, готов для меня их найти. А Динка — не такая, она влюблена и хочет настоящей любви, а не того, чтобы ее только использовали, а потом выкинули, как ненужную салфетку.
Я был совершенно ошарашен. Конечно, Динка не была для меня только развлечением. Я всегда относился к ней серьезно… считал, что любил ее. В каком-то смысле я ее и любил. Но предпринимать такие серьезные шаги вот прямо сейчас?
Мне, честно говоря, было совершенно не до того. Думаю, ты, как ликеида, меня хорошо понимаешь.
Мне опять показалось все это невыносимо пошлым. Это исходит из нашей общей ликейской оценки жизни. Я был героем, летчиком, ликеидом, я был Воином Света и спасал человечество от Дьявола. Я свободно любил свободную женщину, у меня из-за моей работы не было возможности быть с ней постоянно, но когда я мог вырваться к ней, она с радостью и благодарностью дарила мне свою любовь.
И вдруг мне намекают, что у меня есть какие-то обязанности по отношению к этой женщине… что я несвободен. Что я должен что-то сделать… и не спасти ее, например, из горящего дома, не выкрасть из плена, это я счел бы своим долгом без напоминаний. Но Динка жила счастливо и безопасно. Оказывается, я должен почему-то немедленно устроить ее судьбу… Какая нелепость!
Однако, надо было что-то отвечать… в конце концов, это не-ликеид, простой человек, у него свои понятия, к нему надо отнестись снисходительно. Я собрался, преодолел себя и спокойно объяснил, что конечно же, отношусь к Динке очень серьезно, люблю ее, и подумаю над его словами. Сейчас же у меня такое положение, что через два дня я уезжаю, и уже поздно что-либо предпринимать. Но я обязательно что-нибудь придумаю…
Однако я быстро забыл об этом разговоре, а сама Динка никогда не говорила мне о том, что страдает… очень уж была гордая. Я сам тоже с ней не говорил об этом, и вообще этот инцидент с ее братом просто выпал из моей памяти… память, она ведь избирательно сохраняет только то, что человеку выгодно. Динка меня ждала, она любила меня — я принимал это как должное. Если бы она не стала ждать, решила выйти замуж — я не осудил бы ее. Возможно, не слишком сильно бы и страдал. Если бы она просто изменяла мне все это время, я отнесся бы к этому совершенно спокойно, ведь я-то изменял ей. Так было бы даже лучше… непонятная Динкина верность даже тревожила меня — ну какая необходимость ей, простой девчонке, даже не ликеиде — нас хоть воспитывают в каких-то строгих понятиях — быть такой целомудренной?
Я изменял Динке… особенно в Хьюстоне на первом курсе. Там такая мулатка была, довольно светлая… на тебя чем-то похожа. Лиз. Я просто свихнулся с ней… Это был такой секс, который и сексом-то трудно назвать, это целая жизнь была, целая феерия… Я совсем на ней съехал, все остальное время ходил как в трансе. Знаешь, такое бывает у талантливых медиумов, когда они в медитацию так уходят, что окружающая жизнь их перестает интересовать. Вот так же мы с Лиз, но она не как личность меня волновала… я все это время, как ни странно, продолжал любить Динку. Просто вот эта страсть невероятная, сжигающая, как у Набокова в «Лолите»… Ну это так, эпизод моей жизни, довольно приятный, да и длился-то он всего месяца три. Потом Лиз меня бросила, и еще месяц я страдал, как наркоман от ломки. После мне было приятно все это вспомнить. И сейчас еще приятно.
Вот такие мы все, ликеиды… и я ведь никогда не подозревал, что что-то в моей жизни не так. Я любил родителей, делал все, как они запланировали, с мамой, казалось, у меня были превосходные отношения, основанные на чистой любви. «Сыночек, ты на завтрак будешь яичницу или сандвичи?» — «Мамуль, я сегодня не ем, спасибо тебе большое!» Нежный поцелуй в щечку, ласковый взгляд — и бегом на занятия. Девушка? Я любил ее чистой, трепетной любовью, заботился о ней, когда мы были вместе — стихи для нее писал, на руках носил, развлекал всячески, защищал. Друзья? О, в Хьюстоне, как и везде, я нашел превосходных друзей. Мы делали общее дело, нам всегда было интересно вместе, мы стояли друг за друга горой… Кроме того, я переписывался и со старыми друзьями. Короче говоря, все превосходно, уж во всяком случае, в отношениях с близкими… Я был в этом уверен.
Мы все в этом уверены.
В Хьюстоне все шло превосходно. Я был в числе лучших, мой наставник-психолог — он же тренер риско, он же инструктор по медитации — был мной очень доволен. Я казался, да и был абсолютно уравновешенным, спокойным, счастливым ликеидом. Несмотря на то, что не использовал право полугодового отпуска после войны, а сразу начал работу… мне не хотелось отдыхать, для меня полеты — это собственно, и есть отдых, хобби, радость и успокоение. В школе мы почти не летали, поэтому я ездил в аэроклуб, приобрел себе спортивную «Бабочку» и крутил на ней высший пилотаж… тогда у меня на это были деньги, разумеется.
После первого курса я не поехал в Петербург, так получилось… участвовал во всемирных соревнованиях на Гавайях, потом поехал к своему другу в Мексику… хотелось все успеть. Я написал Динке в очередной раз, надеясь, что она меня простит. Послал ей подарки. Потом начались опять занятия, ритм жизни был очень напряженный. Мысль о Динке меня даже тяготила как-то, нет, я любил ее, но она меня будто связывала этой своей верностью, было как-то неудобно все же. А в октябре пришло письмо от ее брата. Оно было настолько диким, сумбурным, что я не поверил, не понял… дошло до меня только тогда, когда я получил подтверждение от мамы.
