Книга Как живут мертвецы - Уилл Селф

В Стерне Гари сох от тоски. Юнец куда-то смылся. Гари перестал общаться с толстыми молодыми аборигенами, приходившими к нему играть на электрических гитарах, и через некоторое время аборигены перестали с ним общаться. Он сох от тоски — и пил. Переходил через дорогу в магазин и ящиками покупал пиво «Эму экспорт», «НТ Дрот», «Виктория Биттер» и даже «Каслман», которое местные пренебрежительно называли «колючей проволокой». Гари пил, и пиво царапало его сухую глотку. Он перешел на ром, но лучше ему не стало. Он все забросил. Перед его неказистым домиком стоял в грязи когда-то гордый «форд». Грязь превратилась в пыль, потом снова в грязь. На давно сгнивших ковриках валялись жирные пакеты из-под гамбургеров и манговые косточки, черешки и кожура. Время от времени там поселялись тараканы. Автомобиль, в отличие от мозгов Гарри, был прекрасной средой обитания. И тараканы это понимали.

Местный знахарь тоже это понимал. И посоветовал Гари отправиться на юг — на лечение. Тот оставил машину костлявому старику, но ее забрали толстые юнцы и через день разбили, охотясь на кенгуру. Гари отправился на юг, но лечение не помогло. Врачи не могли понять, почему у такого молодого человека цирроз развивается с пугающей скоростью, его печень покрылась шрамами и разбухла от саркомы.

От Кингз-Кросс Наташа взяла такси до Болс-Понд — роуд и в некой точке — не совсем на Далстон-Джанкшн, но и не то чтобы дальше — попросила шофера остановиться. Отсюда она почти всегда ходила пешком. В этом странном районе с обманчивой планировкой и множеством улочек, садиков и зданий водителям было очень сложно ориентироваться. Особенно тем, кто разъезжал по городу с картой Мобуту или Конакри в голове.

В Аделаиде печень Гари все увеличивалась и увеличивалась — пока не лопнула. К тому времени, когда эта новость достигла Стерна — сколько длится Сейчас? — каждому стало ясно, что его печень «взорвалась, взяла и разлетелась на куски».

В Лондоне стояло лето, на редкость жаркое и влажное. Казалось, впавшие в ребячество боги, которым поклонялись горожане, пропитали весь город кока-колой, залили растаявшим мороженым, залепили жевательной резинкой. С каждым джинсовым шагом, который делала Наташа, город все сильнее сжимал ее грязной потной лапой, слизывая ее свежую красоту грязным, неразборчивым языком. Она узнала бензоколонку на углу, свернула на Коринт-уэй и шла до телефонной будки в начале Спарта-террас. Дальше она двинулась по Спарта-террас, мимо узких фасадов, где в распахнутых окнах газовые волны занавесок набегали на крашеные стены. Пересекла Сиракьюз-парк, обратив внимание на пустующие пластмассовые землечерпалки и деревянные грузовики. Выйдя на Атенз-роуд, Наташа зашагала быстрее и второпях не заметила кого — то, с кем сталкивалась прежде, свернув с Боллс-Понд — роуд. У входа в угловой магазин сидел маленький безукоризненно одетый азиатский мальчик, игравший с пластиковой машинкой, пластиковой коровой и пластиковой губной гармошкой.

Свернув на Аргос-роуд, Наташа отыскала дом № 27.

— Берни, спусти-ка ключ, — крикнула она. Прошла целая наркоманская вечность — сколько длится Сейчас? — прежде чем вниз начал опускаться ключ на зеленом шнурке, словно крошечный металлический змей в безжизненном воздухе. Показалось ли это Нэтти — признаться, в последнее время ее воображение слишком разыгралось — или она действительно слышала какой-то шепот из подвала?

Рождество 2001

Терпеть не могу спать днем. Когда я просыпаюсь, мне бывает очень грустно, хочется капризничать и я даже чувствую себя несчастной. Как будто день распался на два — два коротких невыносимых дня, вместо одного длинного, который с трудом, но все же можно вынести. «О, — говорили они, — она капризничает, потому что заснула. Потому что спала днем». Да, мир застал меня врасплох и вывернул наизнанку, как носок, кем бы я себя ни воображала. Поэтому я вопила, и била ногами, и выгибала спину, как тюлень — распроклятый тюлень, ныряющий под полярный лед, — и они говорили: «Хорошо, мисс Плакса, подождем, пока ты успокоишься». Но я никогда не успокаивалась. Никогда, черт подери.

Ледяная Принцесса облачалась в большие теплые фуфайки с начесом — последний крик моды — и вельветовые камуфляжные брюки. У брюк было шесть пустых карманов и узор из искривленных почек — черных, желтых и цвета хаки. Я бы отправила всех этих придурков, разгуливающих в военном обмундировании, прямиком на войну. Интересно, как они отреагируют, когда перед узкими линзами их модных очков с криком «ура» появятся парни в чалмах и им придется на деле опробовать свое милитаристское обмундирование? Девяностые годы кончились тем, что эти болваны увидели сквозь узкие прицелы широкое поле разрушений. Кого они, черт возьми, одурачили? Очки приходят и уходят. В семидесятые последним криком моды были стекла размером с телевизионный экран или чашку Петри — в то выпуклое десятилетие все таращились на свет сквозь выпуклые стекла.

Да, я бы отправила их на войну. А всех юнцов, щеголяющих в длинных дутых пальто, похожих на спальные мешки с рукавами — туда, где по-настоящему холодно, пускай как следует проспятся. Я бы отправила подальше всех подонков, разгуливающих по Грик-стрит в дизайнерских туфлях, похожих на выкроенные из автомобильных покрышек шлепанцы, которые носят в третьем мире. Пусть бы они там пили из луж и узнали что почем. Так им и надо. Есть ли что-нибудь на свете глупее фетишизации обуви? Пусть катятся ко всем чертям. Обычно Ледяная Принцесса одевала меня себе под стать — конечно, когда была при деньгах. Все это время мне страстно хотелось быть девочкой, которая заботится о своей внешности, прихорашивается, причесывается и наряжается без спешки… И я не спешила. Тогда она говорила своему очередному кавалеру. «Она ненавидит одеваться. Просто ненавидит. Давай же, Долила, не возись». Но я возилась. У меня был железный характер.

Дай-ка я напялю на тебя камуфляжные брючки, спортивные костюмчики и даже ненавистные платья! Но я брыкалась, лягалась и драла ее за волосы своими пухлыми ручонками. В прошлом я была мастерицей произвольно-непроизвольных движений. Да, она натягивала на меня вельветовое платьице, блестящие колготки, крошечную парку и ботиночки на толстой подошве. Потом позволяла мне надеть мою пластмассовую тиару и брала с собой на прогулку.

Ее собственный гардероб был не таким причудливым. Она одевалась, чтобы раздеваться, — это она понимала.

Прошли те дни, когда она щеголяла в облегающих платьях. О нет, сейчас ей требовались завязки из скользкого материала, которые врезались в кожу, деля пополам ее задницу и гениталии. Поверх этой веревочки — потяни за нее, и Ледяная Принцесса произнесет заготовленные фразы: «О, разве вы…», «Ах, не могли бы вы…», «Ммм… давайте лучше…» — надевались прочные, но тонкие, шестьдесят денье, колготки, которые можно было легко стянуть не порвав. Для этих отнюдь не спортивных занятий она напяливала топы, похожие на спортивный лифчик, и юбки, похожие на пояс. Натягивала высокие сапоги на молнии и в довершение всего — плотное пальто, которое можно было запахнуть, а потом распахнуть, чтобы продемонстрировать свои прелести. Эй, поторопись! И еще она носила украшения: продолговатые кольца — на большом и указательном пальцах и мизинце, многоугольные браслеты, кольца на пальцах ног — напоминавшие части от робота. Наверное, чтобы подчеркнуть: то, что она делала, было чисто механическим.