Может быть, даже игру преферанс он зря придумал.
А может — не зря.
В эту игру теперь Палинский с призраками на Уральских вершинах в карты играет. И вот ведь навострился, мерзавец! Нипочем теперь за один стол с ним Блудов играть не сел бы. Глазом не моргнешь — а он тебя и выставит из главных героев в эпизодические. Опасное это дело — противостоять графу Сувору Палинскому. Но и с графом Пигасием Блудовым тоже ссориться никому не посоветую.
24
Ходишь дозором от Северного полюса до Патагонии, а все почему-то считают тебя иудеем.
О.Генри. Дверь, не знающая покоя
И всем-то на Мирона всегда ворчать хотелось, и людям, и нелюдям. Стрелочник всегда виноват. А не стрелочник — так обходчик. Работать обходчиком Великого Змея, таскать на спине бурдюк с особым яшмовым бальзамом, ублажать Великого Пресмыкающегося, когда раскапризничается, присматривать за всеми Древними, которые норовят под бок Змея с внешней ли стороны, с внутренней ли пристроиться — не очень-то эта работа синяя кура, как говорят в Киммерии, где кур давно разводят лишь киммерийской породы, синей, — кто-то догадался скрестить куру — с павлином! И неплохая вышла кура, не то, что работа Мирона. Но Мирон Павлович Вергизов ничем иным в последние века не занимался, а века бежали быстро, и он совершенно утратил им счет; это было тем проще и легче, что расположившаяся вокруг теплой речки Киммерия вела этот счет по архонтам.
А раньше — по князьям. Но пока он, Мирон, одного серьезного человека в нехорошие места на променад водил, — кончились князья в Киммерии и, видимо, навеки. Стало княжество чем-то вроде республики, городом-государством с прибавлением большого куска приятной, чуть ли не теплой, полноводной реки и малонаселенных берегов. Киммерийцы иной раз считали эту реку почти что морем. Во всяком случае, в Минойском кодексе удержалась за двести вторым номером статья: «Не загораживай соседу вида на речные воды, если он созерцает речные дали, стоя на своем дворе; не вынуждай его повернуться в сторону, дабы видеть Рифей! Кто правило это нарушит — тому смерть, либо, по усмотрению архонта, простить вовсе». При князьях чаще давали по этой статье пункт первый, теперь почему-то прощают. Ну, да ладно, хотят загораживать — их дело. Демократы…
Последним настоящим князем из древнейшей династии Миноевичей был в Киммерионе князь Твердислав Киммерийский, чья единственная дочь Зоя ранним летом 1301 года по Р.Х. вышла замуж за славного мудростью князя из Внешней Руси, Изяслава Арясинского (притом что только мудрость и была у князя единственным богатством, а так числился он в «захиревших»), и уехала на Запад. Твердислав от разлуки с дочерью налег на бокряниковую, да так, что и не встал больше, нового князя киммерийцам было взять неоткуда, чужого приглашать никому в голову не пришло, и превратилась Киммерия в нечто вроде профсоюзократии. Хотели киммерийцы сперва учинить у себя посадницкий чин, потом вспомнили, что плохо это отзывается на здоровье как города, так и посадника, которого топить положено за любую провинность, а в городе и моста-то нет удобного, чтоб посадника топить, и бобры взбунтуются — вдруг посадник сам бобром окажется? И постановили киммерионцы жить по возможности, выбирать над собою архонта по мере надобности, торговать же с остальным миром по потребности, тем и утешились.
Никаких особых требований к кандидату в архонты не предъявлялось: он, конечно, обязан был быть старинного и не худого рода, иметь за плечами не менее как четыре киммерийских декады лет, владеть недвижимым и движимым имуществом стоимостью не менее как в шесть раз по двенадцать мамонтовых бивней, либо стволов железного кедра (кои принято менять один к одному), уметь читать-писать, клич бросать, врага кромсать, самовольством не нависать, старейшинам пятки чесать да в хороводе знатно плясать, — словом, попусту воздух не сотрясать. Одно лишь требовалось архонту помнить неукоснительно: никогда и никто не должен был найти оснований обозвать его старым дураком или другим похожим… ну, «титулом». Выкликнувший живому архонту «Дурак ты, дурак ты старый!» — тем самым обязывался перед всем народом доказать, что архонт есть старый дурак и никто более. Если доказал обвинитель истину обвинения — архонт немедленно с себя сан слагал и удалялся в монастырь либо в домашний затвор навеки, как ему хотелось. Если же обвинитель своего слова доказать не смог, полагалось припомнить обвинителю, что никто не отменял древний Минойский кодекс. А по нему редко какие преступления наказывались иначе, чем смертной казнью. Ее могли заменить ссылкой, даже просто поркой — но могли и не заменить. Так что прежде, чем звать архонта старым дураком (либо старой дурой, — женщин в архонты выбирали нередко) — предлагалось крепко подумать. Желательно головой.
Рифей в обычные годы замерзает (если замерзает вообще) в ноябре, вскрывается в марте — сказывается вулканическое тепло Земли Святого Витта, Банного Острова и горячих ключей Верхнего Рифея. К горячим ключам, месту опасному и труднодоступному, ходят только добытчики яшмы, потребной киммерийским камнерезам: этот камень идет на подставки для самых дорогих молясин. Есть яшма, понятно, и в Яшмовой Пещере — но там все неприкосновенно, любой знает: сколько камня в той пещере для корыстной нужды возьмешь — столько хвори и беды ляжет на Киммерию. Да и не считает Киммерия Пещеру своей собственностью больше чем на сто аршин от Лисьего Хвоста, предполагается, что дальше — заветная тропа, и ну ее к офеням. Нормальный киммериец никогда из родного края не хочет. Хотя есть, конечно, и ненормальные. Ну, и есть еще те, кого посылают понимать Россию по долгу службы. Их немного, за все времена архонтства не набралось и полтора десятка. Бедняги. Один даже в Китай забрел, там буддийское монашество принял по ритуалу таинственной школы Пунь, поверг с престола очередного Далай-ламу, а как вернулся в Киммерию — выговор получил, потому что в России не был, умом ее не понял и вообще не за тем был командирован. Нынче похоронен на Новом… Или на Сверхновом? Память проклятая, уж и не знаешь, кто где похоронен. Но Мирону за яшмовым маслом к верховьям ходить приходилось: требовалось оно для заживления шкуры Великого Змея.
Удивительная была у Мирона Вергизова походка: наверное, чтоб ее изобразить, надо представить черную морскую чайку, зачем-то еще отрастившую человечьи ноги и равномерно ими перебирающую. Ноги при таком движении должны показаться лишними, но они у Вергизова все-таки были, именно ими он шел, да еще они, проклятые, со времен путешествия в разные нехорошие миры с этим тосканцем, имя его полностью не выговоришь, болеть стали. Отлучился на всего на ничего — и получи, династия вымерла, возник архонтствующий полис, город-государство, где каждый, очень постаравшись, может в главные выйти. Мирон-то знал, что так просто никто никуда не выйдет, уж подавно — не войдет. Однако — жаль Миноевичей. Очень уж к ним привык Мирон. Да и по женской линии род, двух столетий не прошло, тоже угас: сцапали на Москве последнего князя Арясинского. Вергизову, конечно, об этом-то князе известно было, но, увы, ничего хорошего. Застенки в Москве такие же, как везде. Даже и теперь, когда Москва императора востребовала.
Сколько лет, сколько веков тут проползло, то ли крылышками промахнуло — и ни одного спокойного. То Змею досаждают, то Киммерии, то самому Мирону, — ну, конечно, и Змей тоже досаждает немало, и Киммерия вся капризная. Отчего из всех на свете только у него, Мирона Вергизова, у одного — хороший характер? Неприхотливый, мягкий, покладистый. Никогда он ни на кого не ворчит, ни с кого ничего не требует, ну, кроме того, конечно, что положено. А вокруг — одни капризы!
