Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 109
Она пригласила меня пройти, и я ступила в ее загадочный дом, как в Сезам, почему-то подумав, что именно здесь я найду ключик к делу, начну смотреть старые фотографии и потершиеся на сгибах конверты — и найду.
Хозяйка указала мне вешалку, стул рядом с нею и со словами: «Раздевайтесь, приводите себя в порядок», — скрылась где-то в глубине квартиры. А я, сняв куртку, стала не столько прихорашиваться, сколько вертеть головой и разглядывать каждый сантиметр этой прихожей, как будто специально дожидавшейся меня много лет, чтобы напомнить о моем детстве. Как удивительно: темный паркет квадратиками, покрытый не лаком, а самой настоящей мастикой, положенной в несколько слоев, один на другой, из-за чего паркетины и казались темными. Такой паркет был и в нашей старой квартире, его натирали специальной щеткой, которая надевалась на ногу, и моя бабушка, никогда ни минуты не отдыхавшая, приучала меня, еще дошкольницу, к труду, вручая мне тугой, остро пахнувший тюбик с мастикой, которую нужно было выдавливать на пол и растирать ножной щеткой. Мне доверяли натирать пол, и я старалась изо всех сил, и так было до тех пор, пока благосостояние нашей семьи не возросло настолько, что был куплен электрополотер с тремя круглыми щетками, весело втиравшими в паркет любую мастику. С ним легко было управляться даже постаревшей и ослабевшей бабушке, поэтому меня отлучили от тугих мастичных тюбиков и щетки с креплением на ногу, похожим на лыжное.
Стены прихожей, оклеенные не моющимися европейскими, а самыми что ни на есть застойными, правда, очень чистыми и аккуратными, бордовыми с еле заметной золотой насечкой обоями, и висящее рядом с вешалкой большое овальное зеркало в тяжелой раме тоже как будто появилось из моего детства. У нас тоже было точно такое зеркало, потерянное позже при переезде, — может, довоенное, а может, и дореволюционное, со слегка затуманившейся поверхностью, которое делало заглядывавших в него женщин красавицами с матовой гладкой кожей и глубокими глазами, а мужчин значительными и строгими. Сейчас такое зеркало в моей жизни осталось только у моей парикмахерши, которая принимает клиентов у себя дома и причесывает их как раз перед таким зеркалом. И я всегда говорю ей, как мне нравится ее зеркало — в нем я всегда хорошо выгляжу, даже в папильотках или с мокрыми волосами, когда до прически еще далеко. А она довольно смеется и рассказывает, что многие предлагают ей заменить или отреставрировать зеркало, но она отказывается, потому что оно живое, в нем аура, и оно знает, как и кого отражать.
За мной в прихожую пришла Редничук и отвела меня в комнату, которая была логическим продолжением прихожей: высокие потолки, старые, но чистые обои, тяжелые портьеры с кистями, такой же паркет, потемневший от многих слоев мастики (интересно, кто здесь натирает пол, подумала я), на стене слегка покосившаяся картина в простой, но явно старинной раме, в которой я с удивлением узнала «Княжну Тараканову», погибающую в крепости во время наводнения, и не удержалась, чтобы не спросить, чья это такая хорошая копия Флавицкого.
— Это его копия, авторская, под рамой есть его подпись, — странно посмотрев на меня, ответила хозяйка.
И я подумала, что, наверное, мое любопытство слишком бросается в глаза, это неприлично, поэтому я решила объяснить хозяйке свой интерес к ее интерьеру.
— Извините, Нателла, если я кажусь вам слишком любопытной. Я как будто в детство попала, наша старая квартира была именно такой — и пол, и стены, и зеркало, только у нас висел не Флавицкий, а Левитан.
Она усмехнулась.
— Вам, наверное, кажется странной такая обстановка. Но это не потому, что руки не доходят или денег не хватает. Как вы понимаете, я могла бы тут все поменять, но не хочу. Здесь ведь жили еще мои родители. Конечно, не все мои знакомые адекватно реагируют на такие причуды, только я уже вышла из возраста, когда мнение окружающих имеет какое-то значение, — она снова усмехнулась. — Но не подумайте, что я оправдываюсь. Вы знаете, я уже могу себе очень многое позволить, например не делать европейского ремонта.
— Ну что вы, — искренне сказала я. — Вот с этим, — я обвела рукой комнату, — никакой евроремонт не сравнится. Здесь во всем дух времени. Можно купить шикарную квартиру и отделать ее по последнему слову, но дух времени не купишь.
— Я сразу почувствовала в вас что-то такое, не свойственное современным чиновникам, — медленно сказала она. — Вы ведь родились здесь, в Петербурге?
— И не в первом поколении, в паспорте у меня место рождения — Ленинград.
— У меня здесь бывали даже художники, которые не помнили автора «Княжны Таракановой», — так же усмехаясь, продолжила она, глядя на меня в упор, но, несмотря на ее дружелюбность и явное расположение ко мне, мне стало почему-то не по себе под ее взглядом. — А кто ваши родители, Мария Сергеевна? — вопрос был задан очень легко, по-светски, без напряжения.
— Оба инженеры, с техническим образованием. Но у меня в семье и отец, и дед хорошо рисовали, дед предпочитал акварель, а отец и маслом писал.
Сказав это, я сама на себя удивилась: уже давно я взяла за правило не рассказывать никаких подробностей своей жизни людям, с которыми меня сводит уголовное дело, независимо от их процессуального положения. Это опасно; люди, которые сегодня по-дружески заглядывают тебе в глаза и говорят комплименты, завтра могут написать на тебя чудовищную клевету, а для придания правдоподобности своим обвинениям привести подлинные факты твоей биографии, тобою же сдуру любезно сообщенные. Но тут же я нашла себе оправдание — бдительность утрачена из-за необычной обстановки, словно я провалилась во времени на тридцать лет назад, в те дни, когда папа рисовал мне на каждый день рождения настоящие открытки с белками и зайцами, державшими подарки для меня; а мама, с высоким лбом и горделивой осанкой, заставляла проходящих мимо мужчин оглядываться ей вслед, и меня, малявку, уже тогда распирало от гордости, пьянил ее женский успех; а бабушка даже в будние дни подавала к обеду гуся в яблоках или запеченную телятину, хотя не так уж много получали мои родители-инженеры, но на еде никогда не экономили, это было у нас не принято. И сейчас, когда я веду собственное хозяйство, мне никак не понять, каким образом ухитрялась бабушка на коммунальной кухне, деля конфорки на плите с соседкой и моя посуду в тазике из-за отсутствия централизованной горячей воды, готовить, почти каждые выходные, пиры на двадцать человек, с салатами, тушеной уткой и пирогами с капустой; с пирожковыми и подкладочными (под суповую) тарелками, хрусталем и мельхиором. Мне не понять, но аромат такого бытия я все-таки вынесла из своего детства, и образ моей бабушки витает надо мной, когда я колдую у своей собственной плиты, готовя по ее рецепту картофельные котлеты с грибным соусом, или коврижку с орехами, или зеленые щи, в тарелке которых, как завершающий мазок в натюрморте, должна плавать половинка крутого яйца желтком вверх.
Стараюсь, как могу, и мне кажется, что мои друзья любят бывать у меня и тянутся к моему дому, как когда-то тянулись к нашему дому друзья моих родителей…
Нателла не мешала мне предаваться воспоминаниям, только внимательно следила за выражением моего лица, и по-моему, оно ей нравилось. Заметив, что я вернулась в реальность из тех дней, она мягко спросила, что я предпочитаю — чай, кофе или какао.
Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 109
