С другой стороны, я к своему здоровью всегда относился внимательно, а теперь надо вдвойне. Поэтому не спорю, и на ночь Кармела отвозит меня домой. Собственно, им теперь ночное дежурство уже и не нужно.
Алексей быстро отпал и убежал к своей жене с младенчиком. Но Йехезкель до сих пор сидел при них каждую ночь, но сегодня скажу ему спасибо, больше не надо, и пусть больше не приходит. А то он ведет себя просто как настоящий родственник, так что со стороны неясно, кто здесь глава семьи. Халат Тане новый купил, когда она вставать начала, еду ей привозит – Галку до сих пор кормят и поят через трубочку, но сказали, что завтра начнут давать жидкости, и если благополучно пройдет, то и жидкую пищу. И как только наладится пищеварение и стул, то их обеих и выпишут, продолжать болеть в домашних условиях. И я не хочу, чтобы он в это время был тут.
Таню уже могли бы и выписать, но держат ради Галки, для моральной поддержки. И я просто дрожу, что будет, куда они обе пойдут, неужели к нему, но поговорить с Таней не решаюсь, слишком она слабая и грустная. Смотрит на меня часто и думает что-то все время, но не говорит о чем. Мы вообще мало все это время разговаривали, и все больше о дочери. Девочка замкнулась в себе, лежит и молчит, послушно делает, что врачи велят, отвечает на вопросы, а так все молчит. С одним только гинекологом разговаривает охотно. Плохо, что плакать не может. И что мы будем с ней делать? Или она отгорюет и со временем это постепенно пройдет само. Такого типа разговоры. Один раз только Танечка улыбнулась, говорит, будет у нас еще один внучонок.
– Арабчонок, – говорю.
– Арабчонок-еврейчонок-русачок.
– Да, – говорю, – а может быть, внучка. Смотрит на меня недоверчиво:
– Я? Я ничего, – говорю. – Пусть.
14
Вхожу в палату с твердым намерением сказать Йехезкелю спасибо и всего хорошего целиком и полностью.
Надо только сделать так, чтобы Таня не слышала. В палате просто поздороваюсь, а когда соберется уходить, выйду провожать и скажу.
Занавески вокруг обеих моих больных задернуты. Хороший знак, значит, за ночь ничего плохого не случилось. Сначала, когда обе были очень плохие, велено было держать всегда отдернутыми, чтобы сестры, проходя мимо, сразу видели. И состояние было такое, что им было все равно. А как стало немного получше, начали просить задернуть, особенно Галка, и разрешили. Теперь у них есть некоторый пратиют, что в больнице особенно ценно.
А за занавеской у Таниной кровати разговаривают.
Обычно я еще с порога говорю им всем: здравствуйте, как тут мои дамы, а в этот раз, сам не знаю почему, вошел тихо. И остановился.
Голос у Йехезкеля негромкий, разобрал только конец:
– … больше меня не хочешь?
А Танин чуть погромче, но такой больной, такой печальный, что у меня руки похолодели.
– Ангел мой небесный, Хези… я лучше тебя человека не знаю… И большего счастья представить себе не могу… Почему мы не встретились раньше, давно-давно…
– О-о, Таня…
И молчат. И я замер. Горько мне прямо до слез, что она так с ним говорит, однако разговор, кажется, в мою пользу!
– …но только не могу я с двоими быть… никак это нельзя…
– Нельзя…
– Должна с одним…
– Вот и будь со мной…
– Он мне муж, Хези… всю жизнь прожили…
– Да…
– А у тебя есть жена… нехорошо это…
– Ты же знаешь, Таня, кто у меня есть. Она бы простила…
Я тогда еще не знал, что жена у него навек не человек, и подумал: ну и ну, еще и женатый, вот так верующий!
– Она бы простила, Бог не простит… ты видишь, как всё… это всё из-за нас…
– Нет! Нет! Не думай так!
Я тоже считаю, что так думать нельзя. Разговор определенно в мою пользу, но мне нужна моя Таня, а не такая, которая будет вечно оглядываться на Бога и замаливать свои грехи. Не говоря уж о том, что не из-за них всё это, я-то лучше всех понимаю из-за чего. И в нужный момент я ей это разъясню, сниму с нее вину.
Слышу, плачет. Или может, это он, трудно разобрать. Осталось только мне зареветь… А она дальше:
– И ты сильный, Хези… тебе не будет плохо…
– Таня… Таня…
– Ты и без меня не пропадешь, а он… ему…
– Мам… а мам…
Это Галка. Неужели и она все это слушает? А впрочем, пусть, может, это ее от своей беды отвлечет.
Тихонечко вышел из палаты, подождал минуту и вошел нормально, с громким приветствием. Разговор их все равно прервался, а я и так понял главное: Таня вернется ко мне!
Хотя странно, конечно, как она сказала: ты сильный, а он… Я думаю, это чтоб Йехезкелю было не так обидно.
15
Мы теперь в моей двухкомнатной квартирке живем впятером.
В спальне на нашей с Таней кровати лежат Таня и Галка. В салоне на тахте лежу я. А по вечерам Йехезкель раскладывает в салоне у другой стены раскладушку, и на ней спит его сын-аутист. А самому Йехезкелю Алексей дал спальный мешок, и он спит в кухне на полу.
Доктор Сегев был прав, и меня таки подкосило. В день, когда их выписывали, я почувствовал не какую-нибудь, а настоящую боль в бедре. Мне даже показалось, что там хрустнуло что-то. Ничего там не хрустнуло, сказал мой врачишка, но хватит фокусов. Либо ты с сегодняшнего дня и на ближайшие две недели соблюдаешь полупостельный режим в сочетании с легкой гимнастикой и короткими прогулками по квартире, либо твой костный мозоль нарастет не так, как надо, и ходить как следует ты никогда сможешь.
Постельный режим! Когда на мне теперь две больные женщины, одна из них в трауре, да и вторая с душевной травмой, и все хозяйство!
Нам, правда, дали на месяц няньку, на два с половиной часа в день, кроме субботы, любимый мой Битуах Леуми подарил, но это же капля в море. А кто будет… а кто… и как…
Вот тут-то натура Йехезкеля и проявилась во всю свою ширь. Правильно Таня сказала, ангел небесный, и нет ему другого названия.
Домой нас отвезли в такси-микроавтобусе – Йехезкель заказал. Женщины полулежали на передних сиденьях, Алексей рядом с водителем, а мы с Йехезкелем сзади. И по дороге он мне говорит, причем так, как будто это он меня о чем-то просит, а не наоборот:
– Позволь мне побыть немного с вами у вас дома.
Вам всем необходим постоянный уход и лечение.
Вот это да. Сразу решились бы все проблемы. И ухаживать бы стал, и иголками, я думаю, колоть, и капельки давать. Я ведь в это теперь отчасти даже верю.
Но просто не знаю, как и отвечать. Надо же помнить, кто он такой и чем для меня является. Гордо отказаться, проявить свое мужское достоинство, спасибо, мол, без тебя обойдемся? Наверное, здоровый именно бы так и поступил. Но девочки мои такие слабенькие, недолеченные совсем… И от меня толку сейчас мало… А человек искренне предлагает, я это слышу, и обижать его – хорошо ли?
