– Что? – встрепенулся Бич.
– Оно вон там, – показала Шеннон. – На полке. Видишь пузырек с мешочком?
Бич искоса взглянул на девушку. Затем поднялся и подошел к полке. Осторожно развязав мешочек, он сунул пальцы внутрь, и на его ладони высыпались крохотные кусочки губки. Вынув из флакона пробку, Бич поднес его к носу и понюхал. Он широко открыл от удивления глаза, когда уловил запах можжевельника и мяты, какой-то еще травы, названия которой он не знал.
– Черт побери! – пробормотал он.
– Но я не знаю, что с этим делать, – призналась Шеннон. – А ты знаешь?
Он кивнул.
– Вот здорово! – обрадовалась она. – Что мне нужно сделать?
Бич взял кусочек губки, смочил жидкостью и повернулся к Шеннон. На лице его светилась ленивая, чисто мужская улыбка.
– Я покажу тебе, – сказал он.
Она замигала глазами, удивляясь произошедшей в Биче перемене.
– Не надо нервничать, сладкая девочка. Ты научишься пользоваться этим. А я буду счастлив тебе помочь.
– Бич! – позвала Шеннон, – выглянув из дверей хижины. – Завтрак готов. Ты разделал тушу?
На зов откликнулся Красавчик, прибежавший с луга, где он устроил себе пир, лакомясь потрохами убитого оленя. Перед этим Шеннон слышала нетерпеливый лай Красавчика и строгий приказ Бича не шуметь.
– Я не тебя зову, а Бича, – махнула рукой Шеннон. Красавчик с готовностью скрылся в густом и высоком разнотравье.
– Бич! Где ты?
Ответом ей была тишина. На лугу мирно паслись три стреноженных мула. Под навесом на медленном огне коптились оленина и рыба. Чуть поодаль покачивались от ветра высокие деревья, тянущие зеленые руки к небу.
Внезапно Шеннон поняла, что произошло.
Резко повернув голову, она увидела, что лошадей Бича не месте нет.
– Он не мог уйти, – пролепетала Шеннон. – Всего четыре дня прошло, как мы расстались на участке с Рено и Евой. Они пока не принесли вестей о золоте.
«Бич еще не уехал.
Нет, он пока что не уехал! Не уехал!»
Шеннон прислонилась к дверному косяку, чувствуя, что у нее становятся ватными ноги и холодеют руки. Она рванула воротник рубашки и выношенная материя с треском разорвалась на груди.
– Бич, где ты?
Тоненькие, едва слышные звуки флейты донеслись до Шеннон. Казалось, они нашептывали о чем-то далеком и таинственном, о солнечных восходах в запредельных неведомых странах и о томлении беспокойной души мятущегося странника.
И эти пьянящие звуки неслись из-за спины Шеннон. Из хижины.
Но за ее спиной никого не было.
– Бич, где ты?
Протяжная чарующая мелодия продолжала звучать и звать, и Шеннон посмотрела на дверцу буфета, которая скрывала вход в пещеру.
«Ну конечно, – с облегчением подумала Шеннон. – Бич проник в пещеру через наружный вход. Должно быть, он сейчас моется в горячем источнике».
Шеннон быстро заперла дверь хижины на засов. Открыв дверцу буфета, она увидела в глубине горящую свечу. Пламя трепетно колыхалось от движения воздуха. Девушка прикрыла за собой дверцу и вошла внутрь.
Звуки флейты стали постепенно слабеть и замирать, и в пещере воцарилась тишина.
Шеннон вгляделась в туманную мглу над бассейном, но Бича не увидела. В нетерпении она сбросила ботинки, носки и кожаный поясок, который удерживал на ней поношенные мужские брюки.
– Бич, ты в бассейне?
Она услыхала шипение, и из темноты возник длинный хлыст. Шеннон почувствовала, будто кто-то стягивает с нее рубашку. Прежде чем она успела это осознать, ее старенькая фланелевая рубашка полетела на пол.
Шеннон удивленно ахнула, а тем временем хлыст скользнул ниже. Единственная пуговица, удерживающая брюки, со звоном отлетела на каменный пол.
Шеннон снова осмотрелась вокруг, но не увидела ничего, кроме клубов пара да хлыста, который снова возвращался к ней. Она снова успела лишь ахнуть, когда хлыст весьма деликатно, не коснувшись кожи, рванул брюки вниз.
Шеннон задрожала, брюки соскользнули, и она осталась в одних панталонах.
– Б-бич!…
– Я хотел сделать это уже тогда, когда впервые увидел тебя в рванине, которая унижает твою красоту. Но тогда мой кнут напугал бы тебя… Надеюсь, сейчас ты не испугалась?
В сладостном предвкушении некоего таинства Шеннон закрыла глаза.
– Нет, – шепотом сказала она. – Все, что исходит от тебя, меня не напугает.
Хлыст стал снова извиваться и скользить по телу. Завязка, удерживающая панталоны, развязалась, и последний предмет одежды медленно соскользнул по ногам вниз. Она стояла обнаженная среди зыбких клубов пара, освещенная призрачным мерцающим светом свечи.
– Ты словно солнце, сладкая девочка… Ты прекрасна… Ты совершенна…
Голос Бича был низким и бархатным.
– Я смотрелась в твое зеркало для бритья, – сказала Шеннон. – Я никакая не прекрасная и далеко не совершенная.
– Для меня ты и прекрасна, и совершенна.
Искренность, с которой прозвучали слова Бича, стала для Шеннон еще одной лаской наряду с теми, которые дарил ей невероятно деликатный кнут. Мягкие кожаные кольца целовали ей плечи, полушария грудей, живот, бедра, чувствительную кожу под коленками. Эти прикосновения были нежны, неожиданны, удивительно возбуждали и, казалось, обещали новые чувственные радости.
Шеннон почувствовала, что у ее ног оказалась медвежья полость. Вода забурлила, и из бассейна вылез Бич. От его нагого тела шел легкий пар.
Он был красив, словно языческий бог, хотя тени под глазами свидетельствовали о том, что он был всего лишь человек.
«Я хотел бы быть другим человеком.
Не надо любить меня, Шеннон. Прошу тебя, не надо. Это так больно».
Воцарилась какая-то холодящая тишина, и Шеннон показалось, что сердце у нее вот-вот остановится. Внезапно она как никогда ясно поняла, что Бич скоро ее покинет.
Очень скоро.
Затем сердце у Шеннон встрепенулось и бешено заколотилось. Она подавила в себе желание закричать, потому что никогда не будет того, о чем так мечталось: ни общих радостей, ни страстных ласк, ни общего дома и детей, у которых были бы его глаза и ее улыбка.
Этому не суждено быть.
Она имеет возможность в последний раз насладиться его теплом, почувствовать слияние двух душ.
Нагая и прекрасная, Шеннон подошла к Бичу. Ее руки гладили и ласкали его тело, изучая и запоминая каждый мускул, каждый изгиб, каждую впадинку.
– Сладкая девочка. – Это были первые слова, прозвучавшие в тишине. – Моя богиня…
Ответом опустившейся на колени Шеннон было легкое прикосновение языка к возбужденной плоти.
