— Что действительно несправедливо, так это то, что Энни досталась такая мать, как вы.
Он вошел в комнату и остановился рядом со мной. В полной тишине мы смотрели на маму через зеркало. Несколько мгновений после его ухода на лице ее было негодование, но потом мужество оставило ее. Она побледнела и обеими руками зажала рот. Больше не было фальшивых скорбных возгласов. Она зарыдала, судорожно вздрагивая и дико озираясь.
Потом тяжело опустилась на стул, уставившись неподвижным взглядом на дверь и продолжая всхлипывать.
— Хочешь поговорить с ней? — спросил Гари.
— Сейчас не могу. — Меня тоже трясло.
Когда я спросила, что будет дальше, он сказал, что маму и Уэйна оставят под стражей до предъявления обвинения, а потом будет установлена сумма залога. У меня раньше и мысли не было, что предстоит судебное разбирательство. Мама, разумеется, пойдет на сделку со следствием. Хотя я знала, что мне не следует переживать о том, что будет с ней дальше, я все равно думала, наймет ли она адвоката и смогут ли они позволить себе это.
— А как насчет того ростовщика? Они действительно в опасности?
— Мы займемся этим вопросом прямо сейчас. А тем временем обеспечим им безопасность.
Пока Гари провожал меня до машины, никто из нас не произнес ни слова — я не знала, что можно сказать в такой ситуации. «Спасибо, что арестовал мою маму и так умело ее допросил, — ты действительно умеешь надавить на человека…»
Уже возле машины он сказал:
— У меня есть кое-что для тебя. — И протянул мне колоду карт. — Они были в кармане Уэйна, когда мы арестовали его, и он попросил, чтобы я отдал их тебе. Он хочет, чтобы ты знала, что он очень сожалеет о случившемся. — Он сделал паузу и внимательно посмотрел на меня. — И мне тоже очень жаль, что так вышло, Энни.
— Тебе-то как раз жалеть не о чем: это твоя работа, и в таких вопросах ты просто молодец. — Я понимала, что мои слова прозвучали ядовито и сделали его несчастным. — Но было бы хуже, если бы это сошло ей с рук, — добавила я, хотя в тот момент вовсе не была уверена, что это на самом деле так.
Мне нужно было знать, что он представляет собой нечто большее, чем просто мужчина, который на моих глазах унизил мою мать.
— Скажи мне что-то такое, чего о тебе никто не знает.
— Что?
— Просто скажи мне что-нибудь, что угодно.
Он посмотрел мне в глаза.
— О’кей, — наконец сказал он. — Иногда, когда я не могу уснуть, я встаю и ем ореховое масло ложкой прямо из банки.
— Ореховое масло, да? Нужно как-нибудь попробовать.
— Обязательно, это помогает.
Мы еще некоторое время смотрели друг на друга, потом я села в машину и уехала. В зеркало было видно, что он смотрит мне вслед. Потом подошли двое копов, похлопали его по спине и пожали ему руку. Думаю, в полицейском участке сегодня будут как-то отмечать это событие. Когда я отвела глаза от зеркала, то увидела на пассажирском сиденье колоду карт и только сейчас поняла, что у меня на плечах до сих пор пиджак Гари.
Газетчики пронюхали обо всем мгновенно, — в этих вопросах они действовали даже проворнее, чем моя мама, когда наливала себе рюмочку, — и мой телефон буквально разрывался от звонков. Вчера я застукала одного репортера, который подкрадывался к моему окну, но Эмма прогнала его. Теперь я не просто та самая девушка, которую похитили, — теперь я девушка, которую похитила собственная мать. Не знаю, смогу ли я снова вынести всю эту грязь.
Вчера я позвонила Люку, потому что хотела рассказать ему обо всем сама, пока он не прочел об этом в газетах. Он был дома, и на мгновение мне показалось, что я услышала где-то в глубине квартиры женский голос, но это мог быть просто включенный телевизор.
Я рассказала ему о том, что сделала мать, и сказала, что она арестована.
Сначала он был в шоке, спрашивал, уверена ли я на сто процентов, но когда я пересказала ему ее изложение всей этой истории, сказал:
— Вау, она должна чувствовать себя ужасно: похоже, что ситуация полностью вышла из-под ее контроля.
Ему было жалко ее? А как же насчет справедливого негодования по поводу меня? Мне хотелось высказать ему все, что я думаю. Но все это больше не имело никакого значения.
Повесив трубку, я посмотрела на наш с ним снимок в рамке, который стоял у меня на камине. Мы выглядели такими счастливыми…
На следующий день я позвонила Кристине и все ей рассказала. Она взволнованно дышала в трубку, потом сказала:
— О боже, Энни, а ты-то в порядке? Нет, что я говорю, в каком ты можешь быть порядке! Я сейчас приеду. Привезу бутылочку вина, думаю, нам хватит. Да нет, не хватит, тут нужен ящик. Твоя мама? Это сделала твоя собственная мама?
— Да, но сейчас я пытаюсь как-то уложить все это у себя в голове. Может, мы подождем с вином? Мне просто нужно… Мне просто нужно немного времени.
Она помолчала, потом сказала:
— Да, разумеется, но ты все равно звони, если я тебе понадоблюсь, о’кей? Я все брошу и сразу же приеду.
— Позвоню. И спасибо тебе.
Ни Кристине, ни Люку я не говорила и не собираюсь говорить, что на самом деле никуда из города не уезжала. И уж точно не скажу Кристине, что мама пыталась обвинить во всем этом ее. Последние несколько дней в моей голове слышится один и тот же пронзительный звук. А еще я все время плачу и никак не могу остановиться.
Сеанс двадцать шестой
— Простите, что я пропустила наш последний сеанс, но я встречалась с мамой, а после этого мне потребовалось какое-то время, чтобы прийти в себя. Знаете, как это ни смешно, но ночью после нашего свидания я хотела спать в шкафу и очень долго стояла перед ним с подушкой в руках. Я понимала, что если открою его, то это будет возвращением назад, в прошлое, поэтому все-таки легла в свою постель и представила ваш кабинет. Я сказала себе, что лежу сейчас на вашем диване и вы внимательно следите за мной. Так я и заснула.
Они снова привели маму в ту же самую комнату для допросов, и, когда она усаживалась напротив меня, наши взгляды на секунду встретились, но она тут же отвела глаза в сторону. Манжеты и рукава серого мешковатого комбинезона, в который она была одета, были закатаны, и этот унылый цвет делал ее кожу похожей на пепел — впервые за много лет я видела свою маму ненакрашенной. Уголки рта были опущены, а без ярко-розовой, как жевательная резинка, защитной помады ее губы были такими бледными, что сливались с кожей.
Сердце выбивало в груди чечетку, тогда как в сознании шла борьба. С одной стороны, мне хотелось сказать ей: «Вот это да, мама, как же тебя угораздило меня похитить?» С другой, было непонятно, действительно ли я хочу услышать какой-то ответ. Но прежде чем я успела что-то произнести, она спросила:
— Что говорит Вэл?
