местонахождение на земле, приготавливал добротные мази и порошки и вел дневники. Ученики похоронили учителя, положили на его могилу мраморный камень, обозначили последний приют старика непонятной надписью и ушли в Индию.
В могильнике одиночество дервиша было недолгим – рядом с ним поселились змеи, облюбовали гроб; им понравились мягкие ткани, в которые было завернуто тело старика, они быстро выели его мозг, а то, что было несъедобно, оставили гнить. Прошло лет триста, наверное, а змеи в могильнике не перевелись; были они здоровые, сильные, тихие, их боялись ребятишки всего кишлака, взрослые запрещали детям бродить около могильника – были случаи, когда змеи кусали людей.
Считается, что у человека, убившего змею, Бог снимает сто грехов – отпускает почти подчистую и, если счет грехам сходит на нуль, выдает вольную. Шавкат слышал об этом, но никогда не задумывался – собственно, он в это не верил – посмеивался либо молчал. Впрочем, когда соседствуешь со змеями, обязательно о них говоришь: и в доме Шавката говорили, и соседи говорили, и приходящие – гости в кибитке бывали и из района, и из области, кибитка Шавкатова отца была хлебосольной, глава семейства чабанил, и чабанил знатно – не проходило и месяца, чтобы к нему не приезжал корреспондент.
В ночи, когда земля замирала, от могильника исходил шум, будто там вертелся, свивал воздух веревкой ветер, тревожил окостеневшую траву, светилось что-то мертвенно, гнило, отпугивало от себя – ночью могильник жил своей жуткой таинственной жизнью.
Перед самой армией Шавкат возвращался в темноте домой и вдруг остановился, замер ни с того ни с сего, попробовал идти дальше – ноги не послушались его, сделались мягкими, чужими, бескостными. Он всматривался в темноту, и ему показалось, что на дороге его подстерегает большая серая змея. И точно – змея! Толстая, мускулистая, со стекольными огоньками в глазах. Шавкату сделалось страшно, он нагнулся, пошарил у ног, стараясь нащупать камень или палку, не нашел и, не разгибаясь, как и был согнутый, попятился назад на обмякших, непослушных ногах… Когда пришел в себя и выпрямился, змеи на дороге не было.
Зачем она пугала его, зачем подстерегала?
Ночью он увидел сон – к нему пришел седобородый старик в бархатной круглой шапочке, с выгоревшими до бели глазами, долго молчал, потом сказал бесцветным тоном: «Убей змею!» Именно по этому лишенному красок тону Шавкат понял, что старика нельзя ослушаться.
Утром он пошел на могильник, сел на камень, огляделся, увидел слабенькую примятую тропку – она была выдавлена в траве змеиными телами, обнаружил в земле несколько мягких углублений, устланных нежной сухой травкой, – тут змеи любили отдыхать.
Через полчаса он вдруг увидел около себя большую серую змею. Как она выползла, из какой щели – Шавкат не засек, как и не услышал никакого звука. Почувствовал только, что на него кто-то смотрит. Скосил глаза – змея!
В груди возник неприятный холодный ожог, Шавкату захотелось броситься прочь с могильника, но он удержал себя, продолжал рассматривать змею – обычную могильную гадюку, только очень разжиревшую, крупную, с придавленной в черепе головой и двумя желтоватыми старыми клычками, косо придавившими нижнюю губу. Первой не выдержала змея – шевельнулась встревоженно и совершила длинный быстрый бросок к черной удлиненной дыре, уходившей под мраморный камень.
Шавкат хоть и не опередил змею, но и не опоздал – ухватил за мягкий толстый хвост. Напрасно говорят, что гады ползучие имеют холодную рыбью кровь – змея была тепла, от нее исходило какое-то коровье тепло, очень домашнее, неприятное. Змея наполовину уже находилась в щели, растопырилась там, надулась, ощетинилась чешуей и мертво встала в норе. Шавкат стиснул зубы, напрягся, стараясь вытащить гадюку из лаза, но нет – старая змея была сильной, еще она не поддалась. Шавкат уперся ногой в камень, всем корпусом подался назад и разорвал гадюку – половина толстой мясистой веревки оказалась у него в руках.
Вторая половина осталась в норе: гадюка предпочла умереть, но не уступила человеку. В следующий миг Шавката чуть не вырвало – из сочащегося сукровицей обрубка вытянулась длинная, розовая, какая-то беспомощно мокренькая – именно мокренькая, гадкая, вызывающая тошноту и удушье, – розовая кишка.
Ночью Шавкат снова увидел старика; тот явился бесстрастный, сухолицый, переживший самого себя, склонил голову на плечо: «Ты молодец, парень, ты будешь хорошим солдатом, тебя ждет удача, – потом пробормотал неожиданно жалобно, обиженно: – А то мне эти змеи очень спать мешали!»
Как понял Шавкат, это был дервиш, лежавший в старой могиле. Шавкат был единственным человеком, к которому он явился.
Больше дервиш не являлся ему, а сон оказался в руку – Шавкату везло, хотя он рисковал чаще других. Змеи обходили его. У многих были неприятные минуты – гады забирались в вещевые сумки, в котелки, в одежду, во фляги, приползали в ночи, верещали, вызывали оторопь и тошноту, но Шавкат от змей не страдал.
Неожиданно среди песка мигнул фонарик, рассеянный свет скользнул по земле, зацепился за рябь и исчез, Шавкат понял – люди Зьяра. Долго не заставили себя ждать – обозначились. Шавкат вгляделся в темноту – не дрогнет ли что в ней, не возникнет ли тень и не обозначится ли вдруг какое-нибудь слабое движение, – бывает просто возникнет пятно и растечется, больше ничего не видно, а по этому пятну можно уже определить, сколько человек идет, число стволов, находящихся у них на руках, какие это стволы, что есть из припаса, – но нет, ночь была неподвижна и безмолвна.
Совсем рядом снова прошуршала змея, Шавкат на нее даже не обернулся, поглядел в ту сторону, где сидел Бобоходир, – все ли заметил парень?
Бобоходиру Шавкат верил как самому себе – знал, что тот также не дрогнет, зацепится за песок и не отползет, не отступит – кости свои положит, а напарника не подведет.
Вскоре он увидел душманов – те шли «методом змеи», длинной цепью, шаг в шаг, хорошо ориентируясь в темноте, но долго идти так они не смогут – шаг их был усталый, сбивчивый, неохотный; может быть, напрасно Шавкат уговорил майора выставить заслон? Явно душманы должны заночевать где-то здесь, далеко не пойдут, а утром, едва рассветет, помолясь, вновь ринутся стаей…
Но раз уж выставили заслон, то надо встречать гостей. Шавкат попрочнее установил сошки пулемета, приложился щекой к теплому прикладу, затих.
Сейчас важно не нажать на спусковой крючок раньше времени – нужно подпустить «прохоров» поближе, выбрать момент, когда под одну очередь попадет сразу десятка два человек, а потом смести сплошной струей.
Дрогнула темнота, разверзлась, из нее выкатилось что-то бесформенное, замерло, в следующий миг темнота все проглотила, вновь скрыла, ничего не стало видно. Шавкат продолжал ждать. За Бобоходира он не
