— Конечно, правда! Я могу показать вам много книг, где упоминается эта история. Спросите брата Симона. Спросите брата Беренгара. Они скажут вам то же самое.
Мои наблюдатели дали понять, что они готовы подтвердить правдивость моих утверждений.
— Конечно, — продолжал я, — нет причин считать, что вас примут в орден доминиканцев. Но если вы не признаете свои грехи и не раскаетесь в них, конец может быть только один. Вы понимаете?
К моей досаде, Жордан не отвечал. Он сидел, уставившись на свои колени, как будто они одни могли помочь ему принять решение.
— Жордан, — сказал я, изменяя тактику, — вы когда-нибудь вступали в еретическую секту?
— Я? — он резко вздернул голову. — Нет!
— И вы никогда не принимали веры отличной от той, что Римская Церковь полагает истинной?
— Я не еретик!
— Тогда почему вы убили отца Августина?
— Я не убивал отца Августина!
— Возможно, нет, — согласился я. — Возможно, сами вы не наносили удара. Но вы по крайней мере стояли рядом, когда его зарезали, как свинью. Почему вы так поступили? Просто ради наживы? Или потому, что вы еретик и защитник ереси? — Сверяясь по записям отчета, который предоставил мне С, я прочитал вслух названные им имена. — Все эти люди обвиняются в ереси, — сказал я. — Вас видели, когда вы были среди них в Каталонии. И все же вы не оповестили Святую палату.
Глаза Жордана сузились, он прерывисто задышал. Он положительно надеялся выторговать себе жизнь за эти имена, а теперь оказалось, что они мне уже известны!
— Совершенный! — выкрикнул он (очевидно, имея в виду С). — Вы взяли его!
— Так почему вы не оповестили Святую палату? — повторил я, игнорируя его выкрик.
— Потому что я скрывался! — завопил он. — Я не мог даже рта раскрыть! А если этот совершенный называет меня еретиком, то он врет, чтобы спасти свою шкуру! Это он сказал вам, где меня искать? Жалко, что…
Внезапно он осекся.
— Что? — спросил я. — Чего вам жалко? Что вы его тоже не убили?
Жордан молчал.
— Друг мой, будь вы добрым католиком, вы бы признались в своих грехах и раскаялись, — сказал я. — Я думаю, что вы безбожник. И, как безбожного убийцу, вас постигнет кара более страшная, чем любое из наказаний Святой палаты. Вас швырнут в огненное озеро, навеки, если вы не покаетесь. Подумайте хорошенько. Может быть, Раймон солгал вам. Может быть, он сказал, что отец Августин посещал женщин-еретичек с еретическими целями и, следовательно, заслуживал смерти. Если он говорил вам подобные вещи, то ваше преступление может быть понято и охотно прощено.
Наконец-то мои слова возымели на него заметное действие. Я чувствовал, что Жордан обдумывает, взвешивает их.
— Говорил ли вам Раймон, что отец Августин — враг Господа нашего? — тихо спросил я. — Жордан? Что он вам говорил?
Жордан поднял голову, глубоко вздохнул и объявил, избегая моего взгляда:
— Он сказал мне, что вы желаете смерти отца Августина.
— Я? — Огорошенный, я сделал то, что инквизитор не должен делать никогда: я позволил заключенному заметить мой испуг.
— Он сказал мне, что вы ненавидите отца Августина. Он сказал мне, что вы устроите так, что меня никогда не обвинят. — Повернувшись к Дюрану, подлый палач заявил: — Отец Бернар — вот кто убийца, а не я!
Успев к этому моменту овладеть собой, я громко рассмеялся.
— Жордан, вы глупец! — воскликнул я. — Да если бы я организовал это убийство, то разве я позволил бы доставить вас сюда? Думаете, вы сидели бы передо мной, живой и невредимый, и обвиняли бы меня при свидетелях? Ладно, давайте, выкладывайте, как все произошло. Вы ведь только что признали свое соучастие в преступлении.
Я уже говорил, что Жордан был не дурак. Только человек, не лишенный ума, попробовал бы напасть на меня, надеясь, наверное, получить определенное преимущество. Но у него не хватило времени, чтобы продумать свое нападение, и он угодил в силки, которые сам для себя расставил.
Он сидел молча, несомненно удивляясь тому, как он мог попасть в этакую переделку. Но я не собирался предоставлять ему время для размышлений.
— У вас нет выбора. Мы имеем ваше признание. Кто еще был причастен? Признайтесь, раскайтесь, и вам, возможно, еще удастся избежать смерти. Молчите дальше, и вас сочтут упорствующим. Что вы теряете, Жордан? Может быть, глоток вина освежит вашу память.
Я не единожды убеждался, что вино на голодный желудок развязывает язык. Но не успел я подать знак брату Беренгару, чтобы он принес вина, которое специально держали для подобных целей, как Жордан заговорил.
Он признал, что Раймон Донат часто прелюбодействовал с женщинами в Святой палате, прямо у него под носом. Он сказал, что однажды нотарий подошел к нему еще с одним предложением: за пятьдесят турских ливров Жордану предстояло убить отца Августина. Это следовало осуществить не в Святой палате, потому что каждый из часто посещавших здание попал бы под подозрение, но в горах, где, как всем известно, водятся еретики. По словам Раймона, важно было свалить вину на еретиков.
План был хороший, но требовал еще четверых обученных наемников. Каждому предполагалось выплатить по тридцать турских ливров за успешное покушение.
— Я служил во многих гарнизонах, — говорил Жордан, — я знал наемников, которым приходилось делать такое и раньше. И когда меня посылали в эти города с письмами от Святой палаты, я повидал четверых человек, которые были счастливы заработать тридцать турских ливров.
— Пожалуйста, назовите мне их имена, — велел я, и Жордан подчинился. Он рассказал о передвижениях этой четверки: как они прибыли в Лазе, получили авансом половину платы и еще деньги на ежедневные расходы и ждали, пока отец Августин отправится в Кассера.
— Я узнал накануне, — говорил Жордан. — Я предупредил остальных, и они вышли из города, пока ворота еще были открыты, и провели ночь в Крийо.
— У них не было лошадей?
— Нет. До Кассера им пришлось добираться пешком. Но они успели вовремя. А я знал тропу, ведущую к форту. Я сказал им, где нужно ждать.
Когда он рассказывал, откровенно и без тени стыда, об уловке, с помощью которой он заставил отряд остановиться на той самой площадке, я чувствовал, что гнев закипает в моем сердце. Он пожаловался на головокружение и тошноту и притворился, что падает с лошади. Один из его товарищей тоже спешился, чтобы поддержать его. Этому человеку достался первый удар, удар в живот, — знак, по которому из зарослей кустарника обрушился град стрел.
Первым делом нужно было непременно обезвредить двоих верховых. К тому времени, когда отец Августин оправился от первого потрясения, бежать было уже поздно; его стража была перебита, его лошадь схватили под уздцы.
Прежде чем умереть самому, он стал свидетелем гибели всех своих спутников. Я должен был отвести взгляд, когда Жордан объяснял, что с отцом Августином покончили одним ударом, якобы свершив акт милосердия. Мне пришлось напрячь все свои силы, чтобы держать себя в руках, тогда как мне хотелось схватить стул и размозжить им голову Жордана. Этот человек заслуживал того, чтобы с него с живого содрали кожу. Это был уже не человек, душа его умерла. А его сердце почернело от дыма греха.
