указывает на литературную основу сцены. Фигура знаменитого врача, изображенная в откровенно сатирическом ключе, напоминает о шаблонном персонаже доктора из итальянской комедии дель арте и комедий Мольера. Можно утверждать, что сама сцена содержит метавысказывание о своей шаблонной природе и размышления о собственной театральности.
331
Как объясняет Орвин, работа Страхова была попыткой преодолеть шопенгауэровское разделение мира на волю и представление с помощью гегелевской концепции духа и утвердить органическое единство мира. Толстой внимательно прочитал работу Страхова и написал на нее ответ. В этом разделе я опираюсь на анализ идей Страхова, проведенный Орвин [Орвин 2006].
332
Моральная сомнительность ситуации, когда обнаженную пациентку осматривает мужчина-врач, будет рассмотрена позднее русскими писателями, которые исследовали силу и ограничения медицинского взгляда. М. Финке в своей новаторской работе рассматривает, в частности, проблему взгляда в связи с профессиональной идентичностью врача. Как следует из художественно-документальных воспоминаний В. В. Вересаева, цитируемых Финке, медицинский осмотр пациентки врачом-мужчиной представлял собой потенциальную проблему для доктора, стремящегося достичь объективной и деэротизированной перспективы. «Врач должен бороться с эротикой видения; он должен подавлять либидный потенциал своего главного рабочего инструмента» [Finke 2005: 55]. Вересаев, как отмечает Финке, также обсуждает чувство стыда, которое отбивает у пациенток желание обращаться за медицинским советом к врачам-мужчинам. Сам Чехов прямо говорит о моральной проблеме таких случаев в своих произведениях. В повести «Огни» (1888) один из персонажей использует эту ситуацию как модель общения с женщинами вообще: «Говорят, что всякий раз во вступительной лекции по женским болезням советуют студентам-медикам, прежде чем раздевать и ощупывать больную женщину, вспоминать, что у каждого из них есть мать, сестра, невеста… Этот совет годился бы не для одних только медиков, но для всех, кому приходится так или иначе сталкиваться в жизни с женщинами» [Чехов 1974–1983, 7: 131]. В «Случае из практики» (1898) особо отмечается отсутствие стыда у молодой пациентки: «Она села и, очевидно, давно уже привыкшая к докторам, равнодушная к тому, что у нее были открыты плечи и грудь, дала себя выслушать» [Чехов 1974–1983, 10: 77].
333
Фуко также устанавливает аналогию между методом патологии и ее концепцией болезни: «Если болезнь анализируется, то потому, что она сама по себе является анализом, и мыслительное разложение может быть только не чем иным, как повторением в сознании врача того, что в теле определяет болезнь» [Фуко 2010: 161].
334
Bayle G.-L. Recherches sur la Phthisie Pulmonaire… Paris, 1810. P. 36. Цит. по: [Фуко 2010: 172].
335
Зависимость знаменитого доктора от методов патологической анатомии непоследовательна. В интерпретации Фуко внимание к признакам и симптомам характерно для клинического подхода, который предшествовал развитию патологической медицины. Клиническая озабоченность признаками и симптомами, по мнению Фуко, была заменена в патологической анатомии интересом к истокам и причинам – именно его проявляет семейный врач в романе Толстого. Другими словами, два врача в «Анне Карениной» не вполне вписываются в описанную Фуко оппозицию ранней клинической и патологической медицины. Контраст, проведенный Толстым, кажется, работает скорее в терминах внешнего и внутреннего, физиологического и психологического.
336
«Тонкая улыбка», с которой семейный врач делает этот комментарий, намекает на его потенциальную осведомленность о ситуации в семье.
337
И. Гуткин обсуждает функцию еды в «Анне Карениной» и ее материалистический подтекст в [Gutkin 1989: 84–89]. Анализ более поздних взглядов Толстого на еду см. в [LeBlanc 1997: 81–102].
338
Хотя в этом отрывке понимание правды отцом представлено через призму восприятия Кити и поэтому может рассматриваться как ее проекция («ей казалось»), ранее рассказчик подтверждает это знание, замечая, что «едва ли не он один вполне понимал причину болезни Кити» [Толстой 1928–1958, 18: 125].
339
«…сестры после слез разговорились не о том, что занимало их; но, и говоря о постороннем, они поняли друг друга. <…> Долли… поняла… что горе, неизлечимое горе Кити состояло именно в том, что Левин делал предложение и что она отказала ему, а Вронский обманул ее, и что она готова была любить Левина и ненавидеть Вронского. Кити ни слова не сказала об этом…» [Толстой 1928–1958, 18: 132–133].
340
Эпизод с расспросом Кити знаменитым доктором см. [там же: 127].
341
«Son regard, plus tranchant que ses bistouris, vous descendait droit dans l’âme et désarticulait tout mensonge à travers les allégations et les pudeurs…» [Flaubert 2001: 413]. Мое внимание к этому отрывку привлек [Rothfield 1992: 40].
342
См. «trancher» в [Larousse 1866–1877].
343
Флобер, как показывает Ротфилд, предпочитал метод патологической анатомии (представителем которой был Биша) «нравственному» и психологическому лечению Филиппа Пинеля и, более того, признавал близость «анатомического» анализа и своего собственного художественного метода [Rothfield 1992: chap. 2, esp. 37, 40–41]. Байфорд отмечает, что если в России наука и литература обычно находились в оппозиции, то «риторическая ассоциация „науки“ с „литературой“ во Франции была, по крайней мере внешне, гораздо проще», и «если в России ведущие авторы… скептически относились к вторжению науки в литературу, то во Франции литературный авангард считался одним из главных сторонников „сциентических“ тенденций» [Byford 2003: 217].
344
Взаимодействие между сознательным и бессознательным героини усиливает оппозицию между внешним и внутренним, характерную для всей сцены.
345
См. эпизоды в [Толстой 1928–1958, 18: часть 2, главы 2 и 16].
346
Э. Манделкер вскользь упоминает о том, что Толстой «деконструирует» болезнь Кити, показывая, что она вызвана стыдом, а не безответной любовью, но не останавливается на этом подробнее. Более того, она рассматривает историю Кити в рамках традиции самоубийства (как «анорексическое самоубийство»), а не любви как болезни, к которой она больше относится [Mandelker 1993: 96–97].
347
В своем поучительном исследовании использования Достоевским стыда как мощной стратегии повествования Д. Мартинсен отмечает, что Толстой в изображении стыда уделяет основное внимание «двум общественно приемлемым способам защиты от стыда – отрицанию и желанию убежать», тогда как Достоевский использует «весь спектр защиты от стыда – в том числе и агрессивную ярость» [Мартинсен 2011: 41–42].
348
Об этой функции стыда см. в [Lewis 1971: 25].
349
Это сексуализированное описание чувств Кити к Анне позволяет предположить, что интенсивность стыда и переживаний Кити после бала связана с тем, что ее отвергли дважды: она влюблена не только во Вронского, но и в Анну, и предана обоими. Примечательно, что слово «любоваться» имеет общий корень со словом «любить».
350
Я благодарна Людмиле Парц за то, что она указала мне на эту последнюю деталь.
351
Словарь Даля определяет дальнозоркий глаз как «видящий предмет отдаленный яснее близкого» [Даль 1880–1882, 1: 426].
