ты?
Из военкомата он вернулся сердитый и с размаху отпинал ногами шины покорёженного немецкого «Хорьха», что застрял под руинами моста:
— Всё равно попаду в армию! Мне до восемнадцати полгода осталось!
Торопя время, Данила зачеркивал дни в календаре, но девятого мая карандаш не поставил заветный крестик, а обвёл дату в кружок. Хотя победу ждали, она обрушилась подобно летнему ливню после сильной засухи.
Люди высыпали на улицу, целовались, плакали, две незнакомые девчонки схватили его за руки и закружили в бешеном хороводе:
— Девятое мая! Запомним! Лучший день на все времена!
Данила радовался вместе со всеми, не жалея глотки кричал «Ура!», орал песни, а вечером сел на раскуроченное обстрелом крыльцо Поганкиных палат и заплакал от обиды, что не смог дойти до Берлина и лично кирзовыми армейскими сапогами растоптать фашистское логово.
В тот день, когда ему исполнилось восемнадцать, Данила пришёл в райотдел милиции и угрюмо сказал начальнику:
— Хочу у вас служить. Если прогоните, то буду приходить каждый день…
Явь возвращалась к нему урывками, то и дело снова окуная с головой в чёрную пропасть. Хотя губы шевелились с трудом, он сумел позвать:
— Мама, мамочка.
— Маму зовёт, — как сквозь толщу воды долетел до него мягкий девичий голос. — Марк Анатольевич, я сейчас заплачу.
— Ну что ты, Лиза, теперь надо не плакать, а радоваться. Пулю я извлёк успешно. Правая доля лёгкого задета, но уверен, что организм полностью восстановится. Ну а реабилитация зависит от тебя, ты же здесь фельдшер.
— Я буду стараться, Марк Анатольевич! Если бы не вы… — Речь оборвалась, и послышалось тихое всхлипывание. — Это мой первый раненый.
— Ну-ну-ну, — снова заговорил мужчина, — опыт приходит с годами. А что касается данного пациента, то вы справитесь. Обязательно. Ещё и на его свадьбе спляшете. Может быть даже в качестве невесты.
— Скажете тоже, — ойкнула девушка.
— Ну а почему нет? Не просто же так твой первый раненый такой красавец. Ну, а если серьёзно, то сейчас он будет отходить от эфира, поэтому будь внимательна и сиди рядом.
Голоса удалились и стали неразборчивыми, то возникая, то растворяясь в полосе боли.
— Мама, мамочка, — снова позвал он и успокоенно закрыл глаза, когда его лба нежно коснулась прохладная рука, чуть пахнущая лекарством.
«Всё будет хорошо, сынок, — бессловесно отозвался в мыслях родной голос, — я молюсь за тебя».
* * *
Крохотный закуток поселкового отделения милиции плавился от табачного дыма. Коротко взглянув на меня, товарищ лейтенант Кузьма Иванович привстал со стула и толкнул рукой форточку. Я глотнула свежего утреннего воздуха и прислонилась головой к плечу Марка. Он обнял меня:
— Устала?
— Перенервничала.
— Сейчас закончим и пойдёте спать. — Кузьма Иванович пробежал глазами листок с нашими показаниями. — Вроде бы всё верно. Жалко, что вы лица того подонка не видели. Но я всё равно отыщу банду, слово даю! До этого они кровью не следили, только вагоны грабили, но теперь после Данилы точно озвереют. За покушение на работника милиции приговаривают в высшей мере, им теперь терять нечего, так что пойдут кровью следить. Вам, кстати, очень советую держаться настороже, а лучше вообще уехать.
Листы с нашими показаниями отправились в синюю папку с кривой надписью «Дело номер 15».
Потерев кулаками красные глаза, лейтенант взял из пачки очередную папиросу и размял в пальцах:
— Кстати, зачем вы сюда вообще приехали? Родню проведать?
Я вздохнула:
— Скорее разыскать. Я всё время знала, что мой отец умер, а недавно получила странное письмо, что Сергей Вязников умер в марте и похоронен на местном кладбище. Вот мы и приехали выяснить истину. Попутчица в поезде сказала, что в марте только какого-то Шапитова хоронили. Наверное, насчёт моего отца скорее всего была злая шутка или ошибка.
Кузьма Иванович крякнул:
— Точно! Шапито в марте хоронили. Поднадзорных съехалось со всей области. У нас ведь сто первый километр, значит, кого только не занесёт — каждой твари по паре: и уголовники, и политические, и нетрудовые элементы.
— На сто первый километр от города выселяют тех, кому в крупных городах жить запрещено? — уточнила я.
— Всё правильно, — подтвердил Кузьма Иванович. Расстегнув ворот гимнастёрки, он крепко растёр ладонью шею с рваным шрамом под подбородком и, перехватив мой взгляд, пояснил: — Преступник ножом полоснул во время рукопашной. О чём я говорил? Ах, да, про похороны Шапито. Он появился у нас ещё до войны, вместе со своим корешом Колей-глыбой. Коля-глыба среди блатных в большом авторитете ходил: его слово — закон, никто перечить не смел, кроме Шапито. Они вместе смолоду, с первой ходки по тюрьмам, огни и воды прошли. Шапито у них в паре был вроде мозга, а Глыба исполнитель. Знаю, что в прошлом за ними много чего числилось, включая разбой, но у нас, врать не стану, вели себя тихо, культурно. Шапито даже помогал местным жалобы составить или деловое письмо властям отправить, у него ведь гимназия за плечами. Зато Глыба кое-как писал, как кура лапой. С началом войны Шапито с Глыбой снова на зону отправили, и вышли они в самом конце сорок пятого года. Шапито уже совсем плох был, в чём душа держалась, сил хватало только рыбу удить. Глыба его как маленького выхаживал, а после похорон на следующий день собрал вещички, зашёл ко мне попрощаться да и отбыл в неизвестном направлении. Кстати, Шапито с Глыбой и за чертой могилы не расстались, потому что вместо памятника Коля на могиле друга поставил гранитную глыбу с высеченным крестом, и всё — ни надписи, ни фамилии. Вот такие вот дела, уважаемая Антонина Сергеевна.
Честно говоря, я слишком вымоталась и изнервничалась, чтобы вникать в длинные объяснения милиционера о поднадзорных уголовниках, некогда проживавших на его территории. Меня всегда напрягали любители рассказывать подробности не по делу. Я сняла с себя ватник, в который куталась до сих пор, и свернула его на коленях.
— Кузьма Иванович, всё это, конечно, очень интересно, но моё загадочное письмо ничего не объясняет. Напрасно мы приехали. Хотя нет, не напрасно, — я взяла за руку Марка, — мы приехали для того, чтобы Марк спас вашего сотрудника Данилу.
Кузьма Иванович посмотрел на Марка:
— Доктор, вы тоже ничего не поняли?
Марк пожал плечами:
— Нет. Хотя… — Он запнулся. — Не может быть!
— Именно что может! — Не вставая со стула, Кузьма Иванович развернулся, отомкнул незатейливый сейф и извлёк оттуда картонную канцелярскую папку. — Дела умерших положено в архив сдавать, а я припозднился. Нагорит, конечно, от районного начальства, да мне не привыкать. Даром, что ли, до седых волос в лейтенантах хожу. — Он придвинул
