мгновение прокручивал прошедшие события, пытаясь отыскать в них хоть каплю настоящего, реального, но и один и второй ощущали себя рыбинами, брошенными на песчаную отмель, мельчайшими песчинками, щепками в водовороте времени.
— Ты вообще был там? — тихо спросил Шаров.
— Где?
— В колонии. Или ты сбежал отсюда, из этой больницы и… пришел ко мне, чтобы… да нет, этого не может быть… — майор замотал головой, будто отмахиваясь от дурной, назойливой мысли, которая, тем не менее, казалась самой правдоподобной.
— Чтобы что? — Не шелохнувшись, Виктор стоял, напротив полицейского, сжимающего в руках желтоватую, со смятым уголком картонную карточку.
— Чтобы… использовать меня в каких-то своих сумасшедших целях! В которых, может быть, вообще нет никакой логики, а только одна паранойя! — И Шаров рассмеялся, негромко, но злобно.
Потом он отступил на шаг, поднял карточку к глазам.
— Это же… здесь твоя свежая фотография!
— Да, — сказал Виктор. — Она сделана примерно год назад в колонии. Они пытались меня достать оттуда, но у них не получилось. Начальство колонии было уверено, что я сам придумал про шизофрению, чтобы досрочно выйти и поэтому назло пригласили своего эксперта, который, разумеется, написал, что я абсолютно здоров, а значит, буду сидеть от звонка до звонка.
Пространство между мужчинами потрескивало от напряжения. Еще мгновение, еще одно неосторожное слово и…
Внезапно Шаров улыбнулся, если это можно было назвать улыбкой, потом вдруг снова замер.
— Слышишь, слышишь это?
Виктор кивнул.
— Да.
— Так значит, мне не показалось?
— Это сороковая симфония Моцарта… аллегро… — Мужчины замерли, вслушиваясь в едва уловимый тонкий, почти невесомый звук. — Она начинается всегда так неспешно… — чуть слышно сказал Виктор, — с лиричной мелодии скрипок, потом… действие нарастает, становится резким, мрачным… Слышите? Вы слышите⁈
Шаров почувствовал, как по спине пробежали мурашки и забилось сердце, потому что эту мелодию он знал наизусть.
Он отступил еще на шаг. Карточка выпала из руки и спланировала на дощатый пол — ровно между ними.
— Это… он? Он — тут?
Виктор кивнул.
— Да.
— Ты за этим ко мне пришел?
— Да. А кто бы мне еще поверил? Кто?
Шаров посмотрел в маленькое мутное окошко под потолком, в котором то показывалась, то исчезала серебристая безжизненная луна.
— Пожалуй, никто… — сказал он медленно.
— Верно. Поэтому я пришел к вам.
— Почему же они тебя не искали? Почему не взяли, когда ты вышел — прямо у ворот колонии, или, на худой конец, когда приехал домой, если так хотели заполучить?
— Они были у ворот, когда я вышел, но меня вызвался подвезти до города один охранник, с которым я был в хороших отношениях и они не рискнули. Поэтому просто выжидали удобного случая… Помните машину возле опорного пункта, вы сказали тогда, что там никто никогда не останавливается?
Шаров кивнул.
— Все это время они следили за мной, но были уверены, что все под контролем и я никуда не денусь. Ну и самое главное… они получили то, что хотели.
Шаров замер с открытым ртом.
— А что они хоте…? — Недосказав, он оборвал вопрос на полуслове, потому что внезапно до него дошло. Лицо полицейского застыло. Палец, лежащий на застежке кобуры, щелкнул замком — майор медленно повернул голову, напряженно вслушиваясь в тишину.
— Вас. Они хотели вас.
— Зачем?
Виктор медленно опустил руку в карман куртки. Глядя как еще сильнее напрягся Шаров, достал телефон.
— Я не знаю. Смотрите. — Он повернул экран к майору и тот прочитал в переписке Одноклассников: «Девушка в обмен на бегуна. Приведи майора к воротам больницы в три часа ночи».
Шаров быстро взглянул на часы.
— Еще два с половиной часа.
Виктор заметил, как рука полицейского соскользнула с кобуры.
— Значит, он тут, — сказал Шаров. — Моцарт. Он здесь.
— Да.
— Ты знаешь его? — майор в упор посмотрел на Виктора, но тот выдержал пронзительный взгляд.
— Теперь да.
— Ты мог сдать меня и получить свою девушку. Ведь это я расследовал твое дело. Это я не поверил ни одному твоему слову и засадил тебя на семь лет. Почему же… ты так поступил? — в словах майора сквозило удивление. — Ты же помнишь? Помнишь допросы? Помнишь, как я…
— Нет. Не помню. — Виктор нагнулся, поднял свою карточку и всмотрелся в изможденное лицо мужчины на фотографии. — Я почти ничего не помню из тех событий. Все как будто смешалось, превратилось в сплошную кашу из лиц, событий и дней, серых, унылых, бесконечных дней. — Он взглянул на Шарова. — Я даже лицо ее забыл! Понимаете⁈ — Слезы блеснули на глазах парня, и майор отвернулся, чтобы не видеть их.
— Как думаешь, что им нужно? Точнее — ему?
Виктор сунул карточку в карман куртки.
— Возможно, он хочет, чтобы вы, наконец, его поймали. Вы же знаете, что серийные убийцы втайне желают этого, подпуская преследователя, охотника все ближе. Он жаждет славы. Признания. Может быть, он устал ждать вас? Может быть, уже не надеется, что статья о нем когда-нибудь появится в Википедии.
Шаров вытер пот со лба.
— Еще есть версии?
— Учитывая, что дело не совсем обычное, есть и другая версия.
— Ну…
— Он все знает. Вообще все.
Шаров посмотрел на Виктора странным взглядом.
— Ты имеешь ввиду этот… магнитофон?
— Да. Именно поэтому вы не могли поймать его. Он всегда был на шаг впереди. Он опережал вас даже тогда, когда ваши шансы были стопроцентными. Ведь были такие случаи?
Шаров задумался и нехотя кивнул.
— Пожалуй… были. В любом расследовании такое случается. И как ты это объяснишь? Только, пожалуйста, не говори, что ты и есть Моцарт… это будет слишком даже для меня…
Несмотря на то, что Шаров до сих пор не верил в чепуху, рассказанную Виктором, кажется, до него начало доходить. По крайней мере, все те неувязки, трагические случайности — вроде гибели первого следователя, — капитана Серпухова, который упал с моста, катаясь на велосипеде, десятки досадных нелепостей — то вещдоки пропадут, то пожар в морге не позволит провести генетическую экспертизу трупа — словом, неудачи преследовали следствие практически с самого начала этого странного дела. Шаров не был суеверным, но он давно подозревал: тут что-то не так.
Но также он хорошо помнил слова завкафедрой криминалистики: «Если следствие застопорилось,
