плечи, безжалостно сминая плотную ткань белой рубашки.
Расфокусированный взгляд чернильных глаз скользит по лицу Торпа. Чёткие выразительные скулы заострились, челюсти плотно сжаты, высокий лоб покрыт испариной, на руках выступил синеватый узор из вен. Зрачки неестественно расширены, словно под действием мощного наркотика — бархатно-зелёная радужка практически полностью скрыта под угольной чернотой.
Даже после двух оргазмов подряд Аддамс чертовски сильно нуждается в продолжении.
Тело изнывает, требует, умоляет.
Долю секунды она пристально всматривается в его глаза, подёрнутые поволокой желания, а потом резко подаётся вперёд и впивается яростным поцелуем в губы. Ксавье стонет ей в рот, стискивая пальцами бёдра до упоительной боли и вжимая Уэнсдэй в панорамное окно всем своим телом. Её руки скользят по его торсу, шире распахивая рубашку с оторванными пуговицами — легко царапают тёплую кожу с бисеринками пота, очерчивают контуры мышц пресса… и в конце концов бледные тонкие пальчики смыкаются вокруг основания члена.
Торп удобнее перехватывает её и рывком поднимает повыше — а потом плавно опускает на напряжённый член. Глубина проникновения срывает с припухших багряных губ очередной протяжный стон, который он жадно ловит своими губами.
В такой позе он полностью контролирует её.
И хотя Аддамс чертовски ненавидит уступать, чертовски ненавидит находиться в заведомо слабом положении, прямо в эту секунду ей тотально наплевать. От каждого яростного глубокого толчка она стонет в голос, едва не срываясь на крик — должно быть, они уже разбудили всех соседей. Но какое это имеет значение, когда она буквально сходит с ума от невероятно ярких ощущений?
Губы и зубы Ксавье оставляют россыпь синяков на её шее. Уэнсдэй отвечает ему тем же, щедро осыпая укусами разгорячённую кожу в том месте, где бьётся сонная артерия.
Словно крохотные знаки обладания.
Словно визуальное подтверждение, что они принадлежат друг другу целиком и полностью.
Окончательно, бесповоротно и безоговорочно.
Её ладони проникают ему под рубашку, скользят вдоль позвоночника, заострённые ногти с чёрным маникюром в кровь раздирают спину.
Торп тихо шипит от резкой вспышки боли — но Аддамс лишь сильнее врезается ногтями в кожу, размазывая горячую липкую кровь. Она прекрасно знает, как сильно его заводит подобная грубость на грани садизма.
И это срабатывает незамедлительно.
Ритм быстрых толчков становится рваным и прерывистым — а несколько минут спустя Ксавье погружается особенно глубоко, входя в податливое тело по самое основание. И тут же замирает с низким глухим стоном, изливаясь в неё. Уэнсдэй чувствует, как тёплая жидкость заполняет её изнутри — и это ощущение снова толкает за грань удовольствия, заставив содрогнуться в третий раз.
Он осторожно опускает её на пол и проводит пальцами по щеке с щемящей душу нежностью. Заправляет за ухо взмокшую смоляную прядь, выбившуюся из растрепавшегося хвоста, и наклоняется, чтобы оставить невесомый поцелуй на виске.
— Я так сильно люблю тебя, — Ксавье улыбается совершенно блаженной улыбкой, как у тихого сумасшедшего.
Аддамс не отвечает и почти не реагирует на его ласковые прикосновения, устало привалившись спиной к оконному стеклу.
Длинный рабочий день, ночной перелёт в другую страну и несколько оргазмов сделали своё дело — ей хочется принять ледяной душ, а потом с головой забраться под одеяло и проспать минимум до полудня.
Но такой потрясающей возможности у неё нет. Настенные часы показывают двадцать минут шестого — и она уже опаздывает на обратный рейс. О сне сегодня тоже придётся забыть, ровно к десяти утра она должна быть в участке и продолжить допрос серийного убийцы.
— Хочешь есть? — предлагает Торп, натягивая брюки вместе с боксерами и застёгивая ремень.
Аддамс запоздало вспоминает, что так и не успела поужинать — пустой желудок сиюминутно напоминает о себе тянущим чувством голода. Она молча кивает и на ватных ногах отходит от окна, на ходу сбрасывая изящные орудия пыток от Джимми Чу.
Пока Ксавье возится в холодильнике мини-бара, извлекая оттуда разнообразные отельные закуски вроде шоколадных батончиков и фисташек, Уэнсдэй устраивается на краю исполинской кровати, усевшись по-турецки.
— Больше ничего нет… — виновато сообщает он, высыпав на песочное покрывало нехитрый стратегический запас еды. — Если хочешь, могу позвонить в ресторан и заказать что-нибудь посущественнее.
— Не хочу, — она отрицательно мотает головой и ловко вскрывает упаковку сухариков со вкусом бекона. Пожалуй, ещё никогда засушенный хлеб, щедро пропитанный глутаматом натрия и другими вредными добавками, не казался таким вкусным. — И некогда. У меня обратный рейс в шесть пятьдесят.
— Да ты шутишь, — Ксавье усаживается рядом и принимается за батончик Твинки. — Ты прилетела в другую страну на пару часов, серьёзно? Это слишком даже для тебя.
Аддамс молча пожимает плечами, не желая пускаться в объяснения — не рассказывать же ему об истинной причине внезапного визита.
Иногда она задумывалась о том, чтобы посвятить супруга в свои масштабные планы по прибавлению семейства, но быстро отметала эту мысль. Незачем ему знать раньше времени.
Она отправляет в рот последний сухарик, облизнув солоноватые от приправы пальцы, и решительно поднимается на ноги. Но Торп с неожиданной ловкостью ловит её за запястье.
— К чёрту рейс, — вдруг предлагает он безапелляционным тоном. А потом и вовсе позволяет себе несусветную наглость — пододвигается ближе к краю кровати, заключает её в объятия и резко опрокидывает на мягкое покрывало. — Я тебя никуда не отпущу.
— Не вынуждай меня применять силу, — Уэнсдэй недовольно возится в кольце его рук, пытаясь освободиться. Но если совсем уж честно, то практически не старается — и Ксавье побеждает, вжимая её в постель своим телом и оставляя ужасающе нежный поцелуй в уголке надменно поджатых губ.
— Иногда ты бываешь такой врушкой… — растеряв последние остатки инстинкта самосохранения, он легонько целует её в кончик носа. — Если бы ты действительно хотела уйти, я бы уже валялся в нокауте. Ну правда, Уэнсдэй… Давай просто отправим к чёрту весь остальной мир и устроим двухдневный отпуск?
— У меня работа. И у тебя работа, — Аддамс тщетно пытается воззвать к его голосу разума. И к своему собственному тоже, потому что его предложение кажется ей отнюдь не бестолковым, а очень даже заманчивым.
— Наплевать. Скажу, что заболел, — Торп небрежно пожимает плечами. — Я и так пашу без выходных… Проживут как-нибудь без меня. А тебе и отговорки придумывать не нужно. Всё полицейское управление Нью-Йорка будет вне себя от радости, если ты хоть на пару дней перестанешь строить их по струнке.
Она закатывает глаза — но скорее изображает недовольство, нежели испытывает его на самом деле. Тепло его крепких, но бережных объятий действует совершенно недопустимым образом. Заставляет расслабиться, отпустить мысли о работе и всерьёз задуматься о возможности
