— Я сделаю, как вы прикажете, — продолжил Александр Борисович. — Но есть еще одна маленькая, однако немаловажная деталь, в которой я хочу повиниться перед вами.
— Ну что еще? — снова нахмурился генеральный прокурор.
Турецкий взглянул на Костю и увидел, как тот едва заметно кивнул. Значит, угадал, решил он.
— Дело в том, что, как вы знаете, поводом для поездки следственно-оперативной группы в Воздвиженск отчасти послужило выступление в широкой печати правозащитных организаций, испытавших, что называется, на собственных плечах тяжесть провинциальной Фемиды. Так вот, вчера, возвратившись из командировки, я поневоле попал в тесный круг этих правозащитниц. Естественно, всей картины следствия я не нарисовал, но отдельные факты, как я увидел, были им уже известны, и, подчеркиваю, не от меня. Им просто требовались некоторые подтверждения...
— И что? — без всякого выражения спросил Меркулов.
— Увы, каюсь, я им дал эти подтверждения.
— Но как же ты мог? — загремел теперь тихий Меркулов. Даже генеральный — увидел Турецкий — слегка растерялся от подобной вспышки своего зама.
— Извините, Константин Дмитриевич, но вы сами меня всю мою сознательную жизнь учили, что, когда речь идет о человеческих судьбах, о попранном гражданском достоинстве, никаких компромиссов быть не может. Я вспомнил ваши слова и... подтвердил. А что мне было делать? Врать, что ничего не случилось? Так они сами все давно знают. И надеются именно на Генеральную прокуратуру, потому что никому другому больше не верят. Еще раз извините, так получилось, готов понести наказание... Я понимаю, что не должен был этого делать.
— Ну и что дальше? — не отставал Меркулов.
— Дальше? Я взял с них слово, что до того момента, пока Генеральная прокуратура не примет своего решения, они эти факты не обнародуют. Значит, получается, слово за нами. Точнее, за вами, за руководством. Я уверен, что они сдержат слово, но и долго ждать не захотят.
— Вот так! Вы поняли, Константин Дмитриевич? Это же чистой воды шантаж! Это черт знает что! — загремел, загрохотал теперь и генеральный прокурор.
— Ну насчет шантажа я все-таки сомневаюсь, Владимир Анатольевич, — сразу переходя на мирный тон, ответил Костя. — А ведь, по существу, решать-то нам с вами все равно придется. Президент установил сроки. Можно было бы, конечно, рискнуть...
— Это как?
— Да вот, заварил Турецкий кашу, пусть сам ее и расхлебывает. Подготовим отчет — это максимум сегодня, ну пусть еще завтра, и доложим в администрацию, что мы готовы его представить. Пускай вот сам едет и представляет, чтоб в следующий раз, если таковой случится, ему было неповадно! Как ваше мнение? Кстати, ему ведь, вы знаете, не впервой докладывать президенту.
— В принципе я согласен, давайте додумаем некоторые аспекты. А отчет вы мне представьте. Я посмотрю. Свободны. А вы, Константин Дмитриевич, останьтесь. На минутку.
Ну прямо Мюллер со Штирлицем!
Александр Борисович не стал дожидаться в приемной, когда выйдет Меркулов. Он отправился в кабинет Кости, где сидел Володька Поремский. Историю с поисками в самолете террориста Турецкого они Косте тоже еще не поведали — хотели подать спокойно, так сказать, на закуску, с юмором. Да, впрочем, и не важно, в чьем они посидят кабинете — в Костином или в его, Турецкого.
Но самое главное, что сейчас сделает Александр Борисович, это позвонит Славке в городок на Каме и, ничего пространно не объясняя, скажет, что хотя жизнь и большое дерьмо, но иногда попадаются и в ней светлые моменты — как небесная синева сплошной облачности, которая преследовала его друга Саню от самого Челябинска до Москвы.
Но если есть-таки эти малые просветы, значит, стоит жить. Славке ничего растолковывать не надо, он свой генерал, все сразу поймет...
