этом тяжелом положении. Они не хотели разрывать отношения с императором и не верили, что можно сделать Священную Римскую империю «евангельской». Этот эпизод возымел на Максимилиана долгое действие, и с того момента он старался разделять религию и политику. В феврале 1562 г. в Праге в присутствии своих братьев Карла и Фердинанда Максимилиан вложил свои руки в руки своего отца и поклялся жить и умереть в католической церкви.
Тем не менее Максимилиан оставался верным своему внутреннему убеждению, и, когда он умирал, на Регенсбургском рейхстаге развернулась последняя битва из-за последнего причастия у его изголовья. Испанцы убеждали его, а его жена на коленях умоляла его принять причастие из рук придворного священника. Но умирающий император ответил, что его священник находится на небесах. Он отверг даже мольбы своей сестры - герцогини Анны, заявив, что вручил себя воле Божьей с сознанием того, что исполнил перед Создателем свой долг.
Смерть Максимилиана вызвала непритворное горе в обоих лагерях империи. Протестанты и католики скорбели о нем, как об «отце» и «брате». Своим девизом он взял da pa-cem patriae (дам мир отечеству). Он правильно понимал его: в эпоху непрекращающейся войны, «холодной» и «горячей», задача государственного деятеля состояла в том, чтобы дать мир, а не постоянно требовать его от других.
По мнению Максимилиана, его наивысшим долгом правителя было улаживать серьезные политические конфликты в границах своих территорий и примирять народы. Он также был заинтересован в реформировании католицизма и считал любые усилия в этом направлении частью своего долга. Он составил план, как дать своим подданным-протестантам независимый церковный порядок, и пригласил профессора из Ростока Давида Читрея разработать детали. Заключенный в 1571 г. договор обеспечил государствам Нижней Австрии свободу религии на своих землях и в своих замках. Пример Вены и страх перед турками убедили брата Максимилиана Карла принять такое же уложение и на своих территориях, хоть он и симпатизировал духу контрреформации. Лютеране и кальвинисты, приезжавшие из Германии, были удивлены и встревожены «разнузданной свободой», царившей на австрийских землях, свободой, которая как магнит притягивала религиозных нонконформистов всех мастей.
Тем не менее еще до конца века контрреформация победила; она оставила глубокие раны, особенно в Штирии и Верхней Австрии, которые не зажили полностью даже в XX в.: и не совпадение, что движение Los-von-Rom («отдельное от Рима») и национал-социализм так распространились в Австрии, где сердца людей были затуманены криптопротестантизмом и тремя веками сопротивления оси Габсбурги - Рим.
Как императору и человеку, понимающему ужасающую угрозу религиозно-политической гражданской войны, Максимилиану пришлось занять твердую позицию по двум самым страшным событиям в европейской истории: жестокому подавлению Испанией восстания в Нидерландах и Варфоломеевской ночи. Взрыв насилия в Нидерландах, бушевавшего пять дней (14-19 августа 1566 г.), привел к разрушению сотен церквей и монастырей и гибели тысяч культурных ценностей. Испанцы послали герцога Альбу отомстить. В письмах из императорского двора в Вене в Мадрид и Брюссель содержатся мольбы действовать милосердно, так как жестокое обращение могло закончиться тотальным уничтожением. Максимилиан написал своему двоюродному брату Филиппу II 9 июля 1567 г., убеждая его, что лишь милосердие может предотвратить «уничтожение мирных, хороших земель и опустошение больших и процветающих торговых городов»; милосердие, по его утверждению, более соответствует «вечному всемогуществу Божию», чем «суровому высокомерию».
Венский двор пришел в смятение, узнав об аресте графов Эгмонта и ван Горна. В этой ситуации Максимилиан попросил одного-двух выдающихся дипломатов, на которых он мог положиться, выступить в роли посредников и миротворцев. Среди них был граф Хогстратен - близкий друг Вильгельма Оранского, который поддерживал контакт с Максимилианом через Вратислава Пернштинского - рыцаря ордена Золотого руна (выбран в Антверпене в 1566 г.) и был принят как друг не только нидерландцами, но и испанскими аристократами. Вратислав Пернштинский, как и Эразм, мог курсировать между этими двумя разделенными мирами. Он представлял Максимилиана в Мадриде на торжествах по случаю третьего бракосочетания Филиппа II и дочери Максимилиана, после чего поехал в Блуа, чтобы поговорить с королем Франции Франциском II.
У Филиппа имелись информаторы среди чешской знати, которые подробно информировали его о политической и религиозной ситуации в Богемии. Давление, оказываемое им на Максимилиана, который уже был его шурином, а теперь стал его тестем, с целью навязывания контрреформации в Богемии, вполне могло привести там к началу Тридцатилетней войны. Но Максимилиан выдержал это давление тем более стойко, что и сам он, и весь его двор были возмущены вестью об аресте и заключении в тюрьму испанского кронпринца Дона Карлоса и казни Эгмонта и Горна, несмотря на неоднократные просьбы императора о помиловании. По-видимому, Дон Карлос планировал бежать из Испании и, возможно, найти себе убежище при венском дворе, так как он был обручен с дочерью императора Анной. Охваченный смятением, Максимилиан размышлял, следует ли ему лично ехать к Филиппу, чтобы просить за Дона Карлоса и Нидерланды. Вопрос о том, как Дон Карлос встретил свою смерть -был ли он убит или казнен - остается открытым. Также неизвестно, был ли он на самом деле, как ходили слухи, обвинен в заговоре совместно с нидерландцами и французскими протестантами. Его судьба была общей трагедией кронпринцев. Французский посол Фуркево написал 12 сентября 1567 г.: «... отец ненавидит своего сына не меньше, чем сын - отца». Для Филиппа II, который благоговел перед своим отцом Карлом V как святым, это было особенно острой трагедией, и смерть его сына давила на него всю его оставшуюся жизнь. Две пьесы, написанные на закате Священной Римской империи, «Дон Карлос» Шиллера и «Эгмонт» Гёте, придают драматическую форму этим двум трагедиям, которых Максимилиан изо всех сил стремился избежать. Постановка «Дон Карлоса» при абсолютистском, полуабсолютистском или тоталитарном режимах дает зрителям понять, что призыв к свободе мысли, который Шиллер вкладывает в уста маркиза де Поса: «Sire, geben Sie Gedankenfreiheit», должен быть их собственным боевым кличем, призывающем к свободе.
Император был не меньше потрясен резней гугенотов в Париже и по всей Франции, которая произошла в августе 1572 г. (Варфоломеевская ночь). Испания и Франция ликовали и радовались этому уничтожающему удару по «еретикам». Это ликование, а также ретроспективное ликование некоторых католиков в XIX в. по поводу этого события побудило английского историка - лорда Эктона (католика) сделать такое замечание: «... когда толпа убивает - это убийство; когда король убивает - это убийство; когда папа убивает - это убийство». Максимилиану было мучительно сознавать, что «банда убийц» была его сородичами, и в письме, написанном его собственной рукой электору Саксонии, датированном 13 декабря 1572 г., он
