смысла, – ответил Рене.
– Великодушие – это способность увидеть в чужих несчастьях свои собственные бедствия, которые могут настигнуть нас в будущем. Мы помогаем людям, чтобы они помогли нам, поэтому, содействуя другим, мы просто заранее оказываем услуги сами себе, – процитировал французского писателя12 Эдвин Крамп, с любопытством наблюдавший за нашим спором.
Это подсказка – Рене все еще нуждался в моей помощи! Но какой? Я знал, я чувствовал ответ на этот вопрос:
– Эта сделка даст тебе возможность вернуться в Лабиринт. Без нее ты будешь вынужден остаться на Поверхности. Поэтому, предложив сделку, это я оказал тебе услугу, а не ты мне, – сказал я.
– Это бессмысленный набор слов! – воскликнул убийца.
– Я все еще жив, и, значит, я прав. Ты хочешь вознестись не на Поверхность, нет. Ты жаждешь подняться по Лестнице Иакова выше Крыш, выше самого Неба, прямо в Рай. Что тебе до Поверхности с ее звериными законами. Такая ли большая разница между ней и Лабиринтом? Нет, Лабиринт проще Поверхности. Зачем тебе Поверхность? Чтобы разочароваться? Ответь: чего ты на самом деле хочешь? – я вцепился взглядом в глаза собеседника. Он прожигал ответным взглядом, но если я опущу голову, то никогда не услышу ответ, от которого зависело все!
Рене обернулся и посмотрел на своих братьев, чьи лица скрывали маски, но положения тел выдавали волнение и сосредоточенность. В этих позах глава клана увидел ответ на незаданный вопрос. Рене опустил голову и произнес:
– Одних смерть лишает надежды, другим – дает. Пока я верю, что это место – мое чистилище, мои мытарства, я верю в прощение. Мы оставляем преступников в живых, когда верим в их исправление. Если мы после смерти попадаем в Чистилище, значит, Он верит в наше исправление. Вдруг, отказавшись от наказания, от ответственности за собственную жизнь, мы потеряем право на прощение? Разве это не повод остаться здесь, несмотря на соблазн снова увидеть солнце? Возможно, ты прав, и служба тебе, как Хранителю Лабиринта, держащему в одной руке ключ Давида, а в другой – ангельский клинок, принесет нам искупление, и мы будем довольствоваться не Поверхностью с ее ярким солнцем и гнилыми порядками, но самим Эдемом13. Это ты хорошо заметил, и ради этого мы заключим с тобой сделку, парень. Только есть одно но!
– Всегда есть какое-то но! – возмутился я. – Всегда есть причина, чтобы отвергнуть любое, даже самое выгодное, предложение. Как звучит твое но?
– Ты.
– Я?
– Да, ты, парень! И дело не в том, что ты слабак. Сильные люди отправляются в Рай, а не ожидают конца света в Аду или его предместьях. Вопрос в другом. Мы вернемся в Лабиринт. А ты вернешься с нами, когда запечатаешь пролом?
– Зачем мне возвращаться в Лабиринт? – поразился я вопросу мертвеца.
– Затем, что невозможно охранять двери Лабиринта, находясь на Поверхности. По крайней мере, для нас. А если мы не сможем охранять двери, то как мы заслужим искупление?
Всего сутки я находился в Лабиринте, а уже соскучился по солнечному свету. Смог бы я провести здесь вечность? Любой ответит: «Нет». Но никто из тех, кто это скажет, не будет жить вечно. Так стоит ли так бояться мира сна и смерти? Но я отличался от всех. Выбирая между жизнью и смертью, я мог отказаться от выбора:
– Ты зовешь меня во тьму, но мой путь – это путь вечных восходов и закатов. Я не принадлежу ни миру живых, ни миру мертвых. Я обречен вечно путешествовать через запертые двери, между Поверхностью и Лабиринтом. Я согласен с тобой – чтобы охранять ворота, я должен жить в Убежище. А еще я не могу вернуться в свой дом на Поверхности. У меня там нет ничего, ради чего стоит возвращаться. Я стал мертвецом и как мертвец должен подчиняться Закону: не вмешиваться в дела живых, пока живые не вмешаются в дела мертвых. Если вернуться в Лабиринт – плата за твою помощь, то я вернусь, но не чтобы заточить себя здесь навсегда, а чтобы стать вечным странником между миром мертвых и миром живых. Я буду жить в равной степени здесь и на Поверхности. Так даже интереснее.
Я сказал, и все замолкли. Никто ничего не хотел говорить. Рене закурил, его клан разошелся по своим делам, а Эдвин Крамп отправился обратно к себе в комнату. Перед самой дверью он бросил одну фразу:
– Главное, не забудь, что ты еще должен дать начало новому виду.
Неприятно осознавать, что тебя считают экспериментальной породой подопытных крыс. Может, чуть лучше.
Вслед за доктором куда-то пропал и Рене, и весь его клан. Они оставили меня одного в непропорционально огромной пустоте комнаты. Я взял в руки железную кружку и начал рассматривать в нем свое перевернутое отражение. Почему я так легко согласился поселиться в Лабиринте? Видимо, во всем виноваты Тени – это они с детства звали меня в свой мир. Вот круг и замкнулся. Или я заблудился в нем? А вообще, я сам себя не мог понять: наверху мечтал спуститься вниз, внизу мечтаю подняться наверх. В Лабиринте страшно, на Поверхности бессмысленно. Не так просто выбрать между страхом и бессмысленностью. Но Лабиринт кроме страха скрывал кое-что еще – загадочную неизвестность, в которой может таиться надежда. В бессмысленности надежду найти невозможно.
Вернулся Рене, прихватив с собой стеклянную бутылку без этикетки. Он снял перчатки, забрал у меня из рук пустую кружку и налил в нее прозрачную жидкость из бутылки. Воду? Спирт? Я бы предпочел, чтобы это была вода, – не хотел сражаться пьяным. Убийца вытащил длинный раскладной нож. Лезвие коснулось ладони, и янтарная эссенция заструилась по прижатому к телу клинку внутрь стакана. Секунд через пять Рене отпустил рану, пододвинул ко мне стакан, кинжал и сказал:
– Теперь твоя очередь.
Я не спешил брать нож в руки. Провести ритуал предложил я, но теперь он не внушал мне доверия. Мне вообще ничего не внушало доверия в Лабиринте. Мир мертвых.
«Мир живых», – ответило внутричерепное эхо.
Взял в руки стакан. Заглянул внутрь и увидел в янтарной крови прошлое Рене. Много рыцарей с копьями, они куда-то скачут. Один из всадников врезается в такого же кавалериста, как и он, и, выбитый из седла, падает на землю.
Интересно, какие картины будет рисовать моя кровь, когда я волью ее в этот стакан?
– Значит, так дают клятву крови? – произнес я.
– Нет. Так становятся предводителем клана Теней потерянного воинства.
Мои зрачки дернулись. Хотя… Раз я потребовал, чтобы клан служил мне, разумно
