Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 90
* * *
В лобби административного корпуса «Цирка Дю Солей» стоял у стойки и говорил по телефону Рене Бурдье. Увидев Анну, запнулся на мгновение и поднял руку, приветствуя и одновременно пытаясь ее задержать. Она приостановилась, ожидая, когда он закончит разговор. Не повернула головы в ту сторону, где в глубине вестибюля меж двумя кадками с пальмами на высокой треноге выставили портрет в траурной рамке.
Интересно, Рене здесь один или с Софи?
Этой паре танцоров было уже за шестьдесят. Когда-то в молодости они выступали в знаменитых дансингах Европы. Оба подтянутые, лощеные, гибкие… При взгляде на смуглую, всегда покрытую медным загаром Софи Анна почему-то вспоминала виолончель – ту, что стояла в темном закутке коммуналки, привалясь к стене лакированным бедром.
Обоих танцоров, давно расставшихся, какой-то умник из кастинга разыскал по старым афишам. Их пригласили участвовать в эротическом шоу, где, по замыслу режиссера и хореографа, должны были быть прославлены все возрасты любви. И эта престарелая пара включилась в работу с таким остатним жаром, что даже, кажется, возобновила свой давний роман.
Рене был дружелюбен, в свободный вечерок предпочитал выпить в компании, и тогда становился немного утомительным. Вроде бы в юности дружил с Эдит Пиаф, в те годы уже угасавшей, и всегда старался намекнуть, что был весьма, весьма с нею близок. Ну что ж, почему бы и нет? У него до сих пор великолепное тело. Лицо все в мелких морщинках, но такая молодая стать. И у него, и у Софи внутри чувствовался тугой завод, как у заведенной до упора шкатулки, из которой бесконечной лентой изливается какой-нибудь ах мой милый Августин или та же Лили Марлен.
Анна любила смотреть их номер, который они работали обнаженными: плавное сильное переплетение рук, бедер и спин – всегда в эти минуты думала о себе и о Сене.
Наконец Рене опустил трубку и повернулся к Анне.
– Ты уже знаешь? – спросил он, махнув рукой в сторону треноги с портретом, внимательно вглядываясь в ее лицо. Вероятно, решил все немедленно выяснить на правах приятеля. Сейчас все станут вглядываться в ее лицо и искать в нем для себя мрачных предзнаменований. А многие благоразумно предпочтут на всякий случай держаться подальше.
– О чем ты? – спросила она как можно спокойней.
– А ты в газетах не читала?
– Я не читаю газет, Рене.
– Как можно в наше время не читать газет!
– Если ты хочешь мне их пересказать, начинай, а то я тороплюсь.
Он еще тревожней вгляделся в ее непроницаемое лицо. Вот и девочки на «ресепшн» жадно прислушиваются к разговору.
И эти тоже…
– Ты что, серьезно?! – воскликнул Рене. – Элен погибла, эта новая русская гимнастка. Запуталась в лонже. Задохнулась в петле!
– О! – Анна подняла брови, одновременно вспомнив, как это делала покойная. – Это ужасно. Бедняга… А что ты уставился на меня, Рене, как на пророка Илию?
Он на мгновение смутился, даже глаза отвел, но упрямо проговорил:
– Все уже знают, Энн, что ты предсказала эту смерть.
– Вот те на! Так говорит Заратустра?
– Женевьева уверяет, что ты знала. Правда, она совсем обезумела, и вообще говорит о тебе ужасные вещи… Но она всеми святыми клянется, будто ты знала, что Элен погибнет. И если это так… не кажется ли тебе, Энн, что правильно было бы предупредить девушку?
– Не кажется ли тебе, Рене, – сказала она, – что я сейчас пошлю тебя к черту?
Спустилась в лобби секретарша Филиппа.
– Госпожа Нестеренко? Господин Готье вас примет.
И эта смотрит во все глаза. Мыслишки жалкие, обрывистые, писклявые… Хотела бы спросить, позвонит ли ей после грандиозной ссоры ее Уильям, но боится до ужаса. Да: девчонка меня попросту боится.
Вот и все, думала она, поднимаясь за секретаршей. Странно: зачем тебе последняя сцена, которую сейчас проиграет этот лис? Что это – идиотская обязательность? Бессмысленное стремление довершить начатое? Или душевная лень, с какой досматривают бездарный сериал, потому что неохота протянуть руку и выключить видик?
Секретарша подняла трубку на своем столе: господин Готье, госпожа Нестеренко уже здесь… о’кей… о’кей – и к Анне, явно заискивая, опасливо:
– Прошу вас, входите.
В дверях она столкнулась с Филиппом, который поднялся ее встретить. Чуть не пала ему на грудь во внезапно отворенной двери.
– Энн, рад тебя видеть! Садись, дорогая… Принести что-нибудь выпить? Бутерброды? Кофе? Ну, как знаешь… Что нового, как съездила в Европу?
И так далее, и тому подобное…
Минут пять они говорили о положении маленьких передвижек-шапито в Европе. Филипп сидел с заинтересованным лицом, носком туфли, как обычно, проигрывая какой-то мотивчик. Нет, он не был доморощенным хитрецом. Он был корифеем интриги, а иначе не достиг бы своего положения. Самое интересное, что Анна ему нравится. И ее идея нравится ему больше, чем другие. Но Филипп никогда не руководствуется первым душевным позывом – да у него их и не бывает. Он не может позволить себе подобной роскоши. Филипп выстраивает масштабную карту сражения, учитывает малейшие особенности местности, рассчитывает правильную розу ветров, – и всегда выигрывает!
Если бы ты знал, подумала она, как легко мне за три минуты превратить тебя в абсолютного единомышленника, в пылкого соратника, такого, что еще подгонять меня станет с нетерпением: скорей, скорей, когда же за работу!
Год. Целый год она потратила на сохранение отношений. На то, чтобы они по-прежнему уважали друг друга. И ведь ясно, что его предупредительность – на самом деле трусливая увертюра к отказу. Почему же он крутится, как карась на сковороде? Сказал бы все, как есть. Дело житейское… О-о-о… Да ведь и этот ее опасается!
– Я встречался на днях с Дэвидом и Марком, Энн, обсуждали наши планы… С удовольствием пригласили бы и тебя, но ты была в Европе. Не буду скрывать, твое предложение весьма интересно. Весьма серьезно и интересно! Хотя и дорого. Но дело не в дороговизне. Сейчас надо понять, насколько оно укладывается в общую концепцию спектакля. Ребята не уверены, стоит ли превращать шоу в огромный иллюзион.
– Это не иллюзион, – возразила она. – Не в чистом виде иллюзион, мы уже это обсуждали. Смешение жанров – разве это не один из ваших принципов?
Она вдруг страшно устала. Как бывало в последние месяцы, оборвала разговор, уверенная, что галантно завершила беседу и распрощалась, и даже вышла… но обнаруживала себя в том же кресле, бессловесную и обессиленную… Грань между словами внутри и словами произнесенными стиралась… До пленки истончились зеркала.
Она сидела, рассматривая большие цветные постеры спектаклей на стенах, ни словом не отвечая обеспокоенному ее молчанием Филиппу.
Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 90
