Майкла Руританин. Попросите Олега сменить мое скучное «007» на эту роскошную пиратскую кличку. Должно быть, Вы знаете, что меня, как и всех нас, мутит от цифр».
Ким: «Олег переехал в точку севернее нас, ходят слухи, что Виктор Пантелеевич тоже уйдет, и даже Геннадий нервничает. Я думаю, хотя мне не следует этого писать, что его босс — это сукин сын, которому следует занимать место мелкого клерка в деревне в трех часах езды от Верхоянска на грузовике по разбитой дороге. Однако каждая большая организация должна иметь свою долю дураков. Се ля ви!»
Эти строчки — уже вопль, Олег — это Калугин, переброшенный, а точнее, выброшенный в Ленинград. С уходом шефа менялся и весь персонал, работавший с Филби, не ясно, какого именно сукиного сына имел он в виду, выбор в КГБ достаточно широк, впрочем, важно не это, а ярость Кима — о, Верхоянск и тряска на грузовике по разбитой дороге!
После отставки я лишь переговаривался с Кимом по телефону, зная, что на наш контакт посмотрят косо. Считалось, что я его поддерживаю «в личных целях», Ким это тоже, по-моему, понимал.
Скучал ли он по Англии?
Он был англичанином до кончиков ногтей, с уходом имперского поколения таких уже почти не осталось: детство в колониальной Индии, энциклопедическая закваска Вестминстера и Кембриджа, война и разведка, разведка и война.
А дальше — тишина, как говорил принц Гамлет.
Новокунцевское кладбище.
Руперт Брук:
Лишь это вспомните, узнав, что я убит:
Стал некий уголок, средь поля, на чужбине
Навеки Англией. Подумайте: отныне
Та нежная земля нежнейший прах таит.
А был он Англией взлелеян: облик стройный
И чувства тонкие она дала ему…
Был ли он предателем? Для одних — да, для других — нет.
Ким Филби уже в юности возненавидел капитализм и перешел Рубикон, он твердо двигался к цели, не жаждал ни денег, ни славы. Останься Филби рыцарем истеблишмента — и разведку бы мог возглавить, и в парламент войти, и не курил бы «Дымок» на квартирке у Патриарших прудов, радуясь дефицитной колбасе, принесенной из спецбуфета КГБ, а, наверное, процветал бы в георгианском особняке в Челси, отдыхал на французской Ривьере, раскатывал бы на «роллс-ройсе»…
Только эти бредовые идеи ему и в голову не приходили.
Чернорабочие разведки тех времен (существуют и паркетные разведчики) о себе не заботились, они рисковали, служили преданно. У них была мечта, и они не осознавали еще, что она давно высосала из них всю кровь.
Эти нежные фанатики принесли в мир много зла и горя, они боролись за общее счастье, которое для многих обернулось бедой, они победили фашизм, создав вместо него другую полурабскую систему, они трагически проиграли, но у меня они вызывают гораздо больше уважения, чем бывшие члены ЦК КПСС и шефы КГБ, пересевшие из «членовозов» в «мерседесы», устроившиеся в банках и определившие своих отпрысков в английские закрытые школы.
Дети своего времени, кровавого, путаного, великого XX века.
Полковник Абель
Словно уже из прошлого века — так далеко умчались мы от самих себя во времени прежнем — выплывает на экран худой лысый человек, по виду то ли бухгалтер, то ли доктор, и предваряет фильм «Мертвый сезон» небольшим предисловием, столь необходимым для советского зрителя, лишь смутно подозревающего, что его мощная держава и в мирное время занимается разведывательной деятельностью.
Тогда страна впервые увидела человека, имя которого в 1957–1962 годах не сходило со страниц западных газет, — полковника Рудольфа Ивановича Абеля.
Под этой фамилией он был известен в Первом главном управлении КГБ, на самом деле его звали Вильгельм Фишер и родился он в семье германского коминтерновца в Лондоне.
Дальше переезд в Москву, работа в иностранном отделе ОГПУ-НКВД, после войны — Соединенные Штаты.
Многое в его работе покрыто мраком, да иначе и быть не может — ведь жизнь разведчика и разведки проходит во мгле, и если показывается на свет божий верхушка айсберга, то это обычно результат провалов и промахов.
Полковник Абель был арестован ФБР в Нью-Йорке как советский агент, судебный процесс над ним явился сенсацией. «Правда», «Литературная газета» с негодованием писали о «низкопробном детективе» и «провокации, состряпанной Эдгаром Гувером и ФБР для отвлечения американского народа от грязных дел ФБР», о «превращении некоего фотографа Абеля в главу шпионского центра, естественно, существующего на золото Москвы».
Держава вначале отказалась от него, это было в ее славных традициях: провалившегося разведчика приравнивали к пленному.
В 1957 году инерция сталинских времен была еще сильна, да и до последних дней боязнь нанести политический ущерб признанием разведывательной деятельности доминировала в умах наших вождей.
Взяли Абеля легко и быстро, сопротивления он не оказал, шифровок, как в кинофильмах, не жег и в окно не выбрасывался.
В нью-йоркский отель «Лотэм» Абель въехал под фамилией Мартина Коллинза. 11 мая 1957 года в 7.30 утра, когда, мучаясь от жары, совершенно раздетый, он безмятежно спал, в дверь раздался стук, и появились три агента ФБР.
Пока Абель в растерянности сидел на кровати и одевался, джентльмены повели крутой разговор: «Мы знаем о вас все, полковник, и предлагаем сотрудничество!» Так, по крайней мере, говорится в показаниях самого Абеля, которые, как и все материалы процесса, печатались в американской прессе, а впоследствии частично вошли в бестселлер, выпущенный его адвокатом, во время войны сотрудником УСС (ныне ЦРУ) Джеймсом Доновэном.
Абель напрочь отказался от сотрудничества с ФБР (в этом случае дело замяли бы и, видимо, начали бы игру с советской разведкой, пытаясь выявить другие резидентуры и заманить в ловушку новых людей), и тогда на авансцене появились чиновники иммиграционной службы, имевшие по закону право на арест и на обыск.
В номере стоял мощный коротковолновый приемник, принадлежащий жильцу, антенна шла по стене к потолку ванной и оттуда через форточку выходила наружу.
Лица, производившие обыск, отмечали, что вещи Абеля куплены в дорогих магазинах и имеют высокое качество, найдены были 6,5 тысячи долларов наличными и ключ к личному сейфу в одном из банков, где, как позже выяснилось, лежали 15 тысяч долларов. Среди вещей обнаружили сертификат о рождении на имя Эмиля Роберта Гольдфуса и аналогичный документ на имя Мартина Коллинза. Абель не отрицал, что он владелец обоих документов.
Он возмутился небрежностью тех, кто упаковывал его вещи, и ему разрешили собрать все самому. Кое-что он аккуратно свертывал и засовывал в чемодан и сумки, ненужное
