увиденное. Напротив него, на пенечке сидел улыбавшийся старик.
— Дед Михей… — с трудом выговорил Алексей. — А зачем ты мне это показал?
— Молодец, Алёша, — кивнул старый колдун. — Не ошибся я. А показал для того, чтобы ты понимал: у всего есть обратная сторона. Не бывает только белого и только черного. А вот то, какой дорогой человек пойдет — это важно. Важно, что человек сам для себя выберет, чем пожертвовать согласится.
— Дед Михей, а что это было? Ну… та чернота? — сдвинув брови, поинтересовался мужчина.
— Чернота-то? А вот она и есть оборотная сторона. Можно ее кормить, а можно и спать заставить. Та тварь, Алёша, питается всякой пакостью. И чем гаже человек, чем больше зла он совершил, тем ей вкуснее, — вздохнув, задумчиво ответил ему старик.
— А если нет вокруг нее зла? — с интересом спросил он.
— Тогда засыпает она. Но стоит разозлиться, покормить ее — и она просыпается, поднимает голову. И чем больше ты злишься, тем больше ей надо. Единственный способ избавиться от нее — доброта, спокойствие, мир с самим собой. Будет человек, в котором она живет, спокоен, добр — и она спать станет, нечем ей питаться будет, — с улыбкой пояснил Михей.
После долгого молчания Алексей прошептал:
— Прости меня, но как ты сюда-то попал? Не понимаю….
— А чего тут понимать? — усмехнулся старик. — Повезло мне. Я довольно долго и бесцельно ехал на электричках, пересаживаясь с одной на другую. Иногда брал билет на поезд на пару дней дороги. И спустя неделю понял, что двигаюсь на север. Решил: так тому и быть, значит. Буду ехать до тех пор, пока не пойму, что я на месте. И вот однажды заночевал я в одном городке на вокзале. А недалеко пристроились две женщины: опоздали на вечернюю электричку, а домой ехать им сильно долго, смысла нет. Вот и пристроились тоже на вокзале. Сидят, о детях разговаривают, о житье-бытье. Потом разговор на соседей перешел. Вот одна и говорит:
— Маринка-то, слышала, усадьбу свою продать хочет, что от отца ей осталась.
— Это какая Маринка-то?
— Да дочка лесника же!
— А! Ну так оно и правильно: чего молодой девке в такой глуши одной делать? Разве ж она управится? Да и то: она-то в городе, в интернате больше росла, училась… Скучно поди в тайге одной торчать. Да и страшно.
— Это-то да… Макар-то Петрович всю жисть бирюком был, одиночкой. Говаривали, что каторжанин он… Ему и ладно там было. И жена-то померла в родах, потому как в больницу везть ее не схотел.
— Иди ты! — засопела женщина. — Скажешь тоже: «каторжанин»! Старовером он был. И жена его тако же! Потому и в больничку ехать не схотела. А ведь он посылал! Но сама ведь знаешь: по осени дожди пойдут, и все: не добраться до города аж до самой весны. А ей рожать поздней осенью было. И куды она с дитем-то одна в городе? Вот и осталася. Девка-то выжила, а сама, горемычная… — тетка вздохнула.
— А ты почем знаешь?
— Дак мать моя с ней дружилась.
— Дааа…. Вот ведь что только люди не болтают своими языками…
— А ты слушай больше! — огрызнулась товарка.
Помолчали…
— Эх… — вздохнула первая. — Правильно делает, что продает. Да только кто же купит-то у ней дом в тайге? Тока до поселка топать замучаешься… Да и в поселке том что? Детей в интернат тока в городе сдавать, телефона нету, почта тока летом работает… Да что я тебе рассказываю… Сама все знаешь…
— Дак дорогу жеж построили. Говорят, теперя и зимой до города добраться можно.
— Ну дак поселок-то еще что… А вот в тайге б ты жила?
— Да что я, дурная, что ли?
Пока они разговаривали, понял я: кто-то продает заимку в тайге. Далеко от поселка. Для меня то был идеальный вариант. И я, взвесив все «за» и «против», поднялся и подошел к женщинам. Разузнав, как добраться до поселка, а затем до заимки, не стал дожидаться утра и отправился в путь. Деньги у меня были, с Мариной Макаровной сторговались мы быстро, и я стал владельцем этого чудесного дома и подворья. И, что самое главное, далеко от людей. Устроился в лесхоз лесником и стал жить.
— А та чернота? — нахмурился Алексей.
— Тайга излечила. Тихо здесь, спокойно. Людей нет. Сперва-то я в поселок почти совсем не ходил, только по крайней надобности, покуда душа не исцелилась. Вот и уснула, успокоилась чернота, — улыбнулся старик.
— Неужели вы больше с Егоровыми не виделись? — изумился мужчина.
— Нет, Алеша. На то, чтобы в себя прийти, мне понадобилось лет пять. Каждый год я ездил в город, звонил отцу, отправлял всем посылки, письма пачками… Вот на пятый год и узнал, что умерла Наталья Петровна. Тихо ушла, во сне. Пожалуй, меня туда только мать с Иринкой и тянули… А без Натальи Петровны и дом не дом стал… — развел руками Михей. — Иринка после приезжала ко мне несколько раз. И с Сашкой, и Машу привозила, когда Белка умерла. Очень Мария по подруге убивалась. Ну мы ей в области другого щенка подобрали, — улыбнулся старик. — Поговорил я с малышкой маленько, и получила Маша новую подругу. Конечно, Белку она не забыла, но и с Тошей они тоже стали не разлей вода. Машка, даже взрослая, осталась верна себе, и назвала подругу Капелькой, Капитошей, за пару дней сократив имя до Тоши. И скажу я тебе, что эта Капелька получилась огромной пушистой рыжей собакой, больше Белки, — дед смотрел на мужчину добрыми глазами и мягко улыбался воспоминаниям.
— Дед Михей, а когда к тебе дар вернулся? — с любопытством спросил Алексей.
— А он и не пропадал никуда, — в седой бороде снова мелькнула улыбка. — То я сам его от себя гнал. Настолько сильно на себя обиделся, что не смог спасти Лену, что запер его глубоко внутри. А в тайге вот снова раскрылся… Пользоваться им я стал очень скоро, но понемногу, незаметно даже для себя. Общался со зверьем, подлечивал их помаленьку, сам того не замечая. Я-то думал, что травами их лечу, а на самом деле потихоньку даром пользовался. Да и травки собирать стал по наитию. А то наитие и было даром, — хмыкнул старик.
— А как же ты людей стал лечить? Как смог открыться? Ты же в тайне дар всегда держал… — Алексей в недоумении потер лоб.
— А то случайно вышло, Алеша, — вздохнул дед Михей. — Я тогда тут уж лет восемь прожил. А людей все одно сторонился. В поселке редко бывал. Со зверями мне проще было.
