свечей.
Она скинула куртку, оставшись в свитере. Засучила рукава и принялась разбираться с багажом. Борщей ей, конечно, не варить, но и всухомятку можно поужинать с пользой. К примеру, порезать салатик. А то и парочку — почувствовала Юлька редкое воодушевление при готовке пищи. Что поделать: не любила она кулинарничать — с детства терпеть не могла. Не дано — оправдывала своё нежелание учиться готовить.
Но сейчас взялась за дело с удовольствием. Где-то пропадавшая белая ящерка нарисовалась, когда она вскрыла банку зелёного горошка. Куда мелкая проныра немедля нырнула, попрыгав на горошинах. Запустила между ними свои хвостики. Пошерудила внутри — даже не интересно: ради чего?
— Сгинь, — добродушно шикнула на неё Юлька, подхватив банку и как следует тряхнув.
Ящерка выпорхнула из неё и укоризненно показала жадобе язычок. Юлька ответила тем же. Беленькая липучка демонстративно развернулась, задрав хвосты и показав задницу.
— Севка научил? — догадалась мать учителя, вытряхивая горошек в освобождённый пластиковый контейнер.
Ящерка кивнула и улетучилась.
Ужин при свечах вышел на диво душевным. Натрудившись на морозце, мужики смели всё нарезанное и намешанное в два счёта. После чего пошли на второй заход: принялись сами резать и строгать. Периодически прикладываясь к коньяку — Севке тоже выделили грамм пятьдесят «за мужество».
Юлька пригубила водки — большего душа не запросила. Как ни странно, душе и без того замечательно уютно. Она была довольна происходящим — дура стоеросовая. Любые напоминания о предстоящем испытании пролетали мимо безмятежной довольной собой балбесины. Хотя напоминания текли рекой.
Мужики толковали исключительно о грядущем переселении в «мир иной». Их стопроцентная уверенность не казалась наигранной — ради того, чтобы успокоить любимую женщину и мать. Они приводили доводы, перетряхивали факты и фигуряли резонами.
Складывалось впечатление, будто им предстояла компьютерная война с кланом противников. Севка иногда собирал патриотически настроенных ребят, чтобы «раскатать в хлам пиндосов». Или «всыпать перцу лягушатникам». Изредка сынуля приглашал в команду ребят из Германии — тех он почему-то уважал.
Словом, мужики увлеклись сугубо мужской забавой: стратегическим планированием. А Юлька просто сидела и просто любовалась на них: вот же олухи царя небесного! Исходных данных кот наплакал: троица нематериальных ящериц и сны. Но мешать им не хотелось. А хотелось ей…
— Уф-ф! — шумно выдохнул Даян, опустив голый зад на нижнюю полку, откинувшись на край верхней и вытянув ноги. — Хорошо.
Горячий воздух бани был сухим и ничуточки не липким. Трёх свечей хватало, чтобы не натыкаться на всё подряд. Пара «заваренных» в кипятке веников, деликатно ароматизировали, не раздражая нос. Настоящие деревянные кадки вместо пластиковых тазов рождали в душе уютное ощущение чего-то подлинно стоящего.
Юлька намешала в кадке подходящей для тела водицы.
Утопила в ней мочалку, затем взялась тереть её о здоровенный брусок хвойного мыла — ширпотребовской химией мыться не хотелось.
— Любовь долготерпима, — вдруг само собой припомнилось ей. — Любовь милосердна. Любовь не завидует, не превозносится, не гордится.
— Не бесчинствует и не ищет своего, — усмехнувшись, подхватил Даян, закрыв глаза и запрокинув голову. — Не раздражает и не мыслит зла.
Юлька принялась медленно и крепко натирать тело мужа — как он любил. «Широкими мазками». От шеи по крутому плечу и до самых пальцев. От шеи по груди и по животу. Сверху донизу. Сверху донизу.
— Любовь не радуется неправде, а ликует в истине, — бормотал под нос Даян, невольно подлаживаясь к движениям женской руки. — Любовь… э-э
— Всё покрывает, — подсказала Юлька.
Он всегда спотыкался именно на этом слове. Ибо трактовал его не в том смысле, какой вкладывал Святой Павел, сочиняя своё послание к коринфинам.
— Любовь всему верит, — продолжил млеть Даяша, поводя головой и скребя поджатыми пальцами ног по полу. — На всё надеется и всё переносит.
Женщина умеет мыть-ублажать любимого мужчину. Если она настоящая женщина, а не пустая жеманная кокетка. Если видит его сердцем, а чувствует всей распахнутой настежь душой. Если он для неё и земля под ногами, и стена, и задушевный друг. Вот, поди ж ты: всё так просто, а подделать это невозможно. Ни за какие деньги, никакой величайшей актрисе.
— Любовь никогда не обманывает, — подтвердил Даян изрядно потяжелевшим, охрипшим голосом.
Теперь его тело с каждым нажимом мочалки всё больше пружинилось, наливаясь нетерпением. Сощуренные глаза по рысьи следили за каждым движением Юлькиной руки. Кулаки раскинутых на верхней полке рук сжимались и разжимались. Икры ног — которые она как раз взялась намывать — набухали каменной твердью статуи.
— Всё сущее есть в вере… надежде, любви, — прохрипел он, вцепившись в Юлькины плечи и потянув к себе.
Приблизившись, его глаза расширились: пара чёрных дыр, из которых сквозило знойным нетерпением. Он дышал, как загнанный конь, расщеперив ноздри и подёргивая верхней губой. Грудь ходила ходуном, спина прямей и крепче кедрового ствола. Жилы на шее бугрились в неимоверном напряжении.
Голова кружилась, сознание расслаивалось. Юльке претило напрячь хоть единый мускул, полноценно участвуя в процессе. Она с неописуемым удовольствием отдала себя в распоряжение его силы и желания. Наслаждалась тем, что дают, не пытаясь вырвать что-то сама. Бывает и так. Сказочная отрада. Тело призрачней горячего воздуха вокруг него — все жилочки размякли. На душе невыразимо малиново.
— Но более всего в любви, — выдохнул ей в рот Даян, прежде чем запечатать его болезненно крепким поцелуем.
И не отрывался, пока его тело не вздрогнуло в последний раз.
Юлька сидела на его бёдрах, прижавшись к горячему мокрому телу. Прилипла к нему, как банный лист. Млела, уложив голову на широкое плечо — его руки оглаживали её спину, будто лошадиные бока.
— Ве́йра, Нанке́шта, Любро́фт, — пробормотал Даян, о чём-то крепко задумавшись.
— Угу, — вяло поддакнула Юлька сплющенными о его плечо губами.
— Значит, боги.
— Вроде бы, — неуверенно подтвердила она. — Мне так показалось. К тому времени я слушала вполуха. Надоело разбирать эту абракадабру. Ты поэтому вспомнил Святого Павла?
— Наверно, — приподнял он в неопределённости мокрые брови. — Или навеял кто, — зашарил взглядом по бане. — Так я и думал, — усмехнулся, ткнув пальцем в потолок.
Не поднимая головы, Юлька завернула лицо и до отказа скосила глаза. Сладкая парочка — гусь да гагарочка — висели под потолком на лищённом электричества светильнике. На этот раз в новой позе: заплетя хвосты в немыслимую косу.
— Но более всего в любви, — задумчиво повторил Даян.
И крепче прижал к себе жену. Юлька пискнула, но вырываться не стала. Если ему хорошо, она потерпит.
Глава 26
Судьба диктует, а ты лишь поддакиваешь
Спали все вместе вповалку на полу перед камином. В спальниках, под которые настелили всё,
