нравилось общение с людьми, ему нравилось быть на виду. Через несколько лет он мог бы стать великим. Он мог бы стать великим на все времена.
Когда я вернулся с цветами в комнату, Мина красила старухе ногти. Она сказала, что старуха нашла меня весьма милым.
– Это что, действительно так?
– Она давно не видела мужчин.
– А может, синяки и ссадины улучшают мою внешность?
Я поинтересовался, кем приходится Мине эта женщина. Та объяснила, что это вдова ее бывшего тренера по нардам, Тиграна. Мне показалось, что у них более тесные отношения, и Мина объяснила, что эта женщина стала для нее и Галуста членом семьи после землетрясения. Быть может, я слишком расслабился, потому что спросил:
– А вы многих потеряли?
– Всех, – ответила Мина, подув старухе на ногти. – Мать Галуста, своих родителей, сестру, ее мужа и ее детей. Всех, кто жил в нашем доме. Это был самый высокий дом в Кировакане.
Она снова подула на лак.
Я долго не спускал глаз с телеэкрана. Когда я наконец взглянул на Мину, она уже заканчивала с ногтями. Цвет лака точно совпадал с цветом сумки на поясе Мины. Она сняла ее и положила на колени старухе. Потом не спеша вынула безделушки: монетки, жетоны, наконечники стрел – и положила все это в ногах кровати. А затем стала доставать игральные кубики. Один за одним. Она вынимала кубики и складывала их старухе в ладони. Их было много, очень много. Красный, черный, белый, желтый. Точечки тоже были разных цветов. Стекло, слоновая кость, нефрит. Их было куда больше, чем я мог бы подумать. Кубики вываливались на ладони старухе, на одеяло, они падали на пол и катились, подпрыгивая.
– Я обещала ей, – сказала Мина, – что найду их. Я не смогла. Зато вы смогли.
Последний поединок Броубитера прошел на глазах двухсот двадцати фанатов в Гринсборо-Колизеум-Комплекс в Северной Каролине. Встреча закончилась через десять минут тридцать три секунды победой над Таем Бона Виста Уилмингтоном. Победа досталась в основном из-за моего своевременного вмешательства, едва только отвернулся рефери, – в итоге дух Бона Виста был сломлен.
Под вопли аудитории и поток летящего с трибун мусора Броу посадил меня на плечи, и мы торжественно прошествовали до самого занавеса.
После парни решили расслабиться в баре отеля. Сидя в отдалении, я с некоторым удивлением, но больше с гордостью наблюдал за Броубитером. Он сосредоточил на себе внимание всей компании, сыпал шутками, парни смеялись, и было ощущение, что мой подопечный больше не новичок среди рестлеров. В какой-то момент он увидел меня и поднял стопку водки. Я ответил своим пивом. Это было нашим приветствием.
И прощанием.
Спустя некоторое время я уже лежал в своей постели, хотя вечеринка только набирала обороты. А спустя еще четыре или пять часов дверь в номер отворилась, и темноту прорезал поток света. Я лежал на боку и увидел, как на стене нарисовалась могучая тень.
– Бро… – раздался шепот. – Бро!
Но я притворился, что сплю. Всю ночь я притворялся.
Утром Броу встал раньше меня и пошел принимать душ. Как только он скрылся за занавеской, я крикнул ему:
– Доброе утро!
– Бро, ты вчера ушел, – сказал он сквозь шум воды. – Ты как, в порядке?
– Да так, немного расклеился. Что-то с животом.
Аво выключил воду и обмотался полотенцем. Как только он оделся, я попросил его сделать милость – слетать для меня в аптеку на углу.
– Вон там, – сказал я, доставая деньги. – А пока ты бегаешь, я успею принять душ и буду готов в путь.
– Конечно, – сказал он уверенно. – Конечно.
Аво ушел. Я причесался и собрал волосы в хвост. Я знал, что там, за углом у аптеки, его ждали. И знал, что больше никогда не увижу его.
Затем я умылся. Собрал вещи. И только тогда около его кровати увидел сумку-кошелек. Расстегивая молнию, я ожидал найти там деньги, заработанные им за два года. Но в сумке лежали лишь триста баксов да куча дурацких безделушек.
Я оставил чаевые горничной, спустился вниз и попросил расчет.
– А как же ваш друг? – удивился клерк за стойкой.
Я попробовал затянуть красную сумку на поясе, но для этого мне потребовалось два раза обернуть ремешок.
– А это мой брат, – ответил я. – Вот хотите верьте, хотите нет. Да, мы не очень-то похожи друг на друга. Он ждет меня в машине.
На обратном пути Мина спросила меня, удастся ли нам когда-нибудь узнать, что на самом деле случилось с Аво. Я сказал ей, что нет. Вряд ли. А она рассказала, что в восемьдесят третьем году он приехал в Армению, и ему многое пришлось пережить, чтобы вернуться. Пытки, черт возьми…
– Это действительно так? – спросил я.
– Да, – ответила Мина. – Но я дала ему от ворот поворот.
– Почему? – удивился я.
Она рассказала про ложь, которая воскресила в ее памяти один неприятный и болезненный инцидент, случившийся во времена их юности. Как она могла простить его? Ей казалось, что это невозможно, но она все же простила.
– Я живу в другой стране. Мой муж постепенно теряет память. Мои дети говорят на языке, на котором я едва связываю слова. Мне страшно опозориться, когда я отвожу их в школу или разговариваю с родителями других учеников. А потом наступает декабрь – месяц, когда произошло землетрясение. Я чувствую это до сих пор. Все, что осталось там, разрушилось, исчезло. И я не переставала думать о том, что же могло произойти с Аво. Я ходила в библиотеку, в мэрию. Нашла ваше имя. Я поехала к вам. И вы помогаете мне, идете со мной до самого конца. Но что с того – мы так и не знаем, что с ним случилось. Был ли он дома во время землетрясения? Может, его засыпало, как других? Или же он сразу уехал из страны, как только мы закончили тот разговор? Жив ли он? А если мы не знаем этого наверняка, то можем ли мы оплакивать его?
– Можем, – отозвался я.
Мне было что на все это сказать, но я не мог – больно.
– Мина… – наконец выдавил я, когда мы парковались перед домом, где ее ждали дети. Звезды на небе были неразличимы, но луна сияла вовсю.
– Мина… – повторил я, утопая в серых волнах лунного света.
Я попросил у нее прощения.
Глава двадцать четвертая
Карс, Турция, 1983 год
Кондуктор поезда, что шел из Кировакана, не ходил, а скорее вальсировал из вагона в вагон.
