Она любит? Майкла?
Нет, нет, принялась она разуверять саму себя, не то чтобы именно любит. Вернее, любит, но не так. Когда эта мысль промелькнула в ее голове, то она имела в виду, конечно, дружбу. Она любила Майкла как друга. И всегда любила его такой любовью, разве не так? Он был ее лучшим другом, даже и тогда, когда был жив Джон.
В воображении ее нарисовалось его лицо, его улыбка.
Она прикрыла глаза и живо вспомнила его поцелуи на своих губах, его руку, лежащую на ее талии, когда они вдвоем шли по дому.
И наконец она поняла, почему все в последние дни ей казалось по-иному. Происходило это не из-за того, что они поженились, как она сначала предположила. Не из-за того, что он стал ее мужем и она теперь носила на пальце его кольцо.
Это происходило из-за того, что она любила его.
То, что было между ними, то, что связывало их, - это было не просто страстью, и ничего безнравственного в этом не было.
Это была любовь, и это было божественно.
Франческа меньше бы удивилась, если бы дух Джона вдруг материализовался перед ней и принялся отплясывать шотландские народные танцы.
Майкл!
Она любила Майкла.
Не просто как друга, но как мужа и любовника. Она любила его с той же силой и глубиной, что и Джона когда-то. Чувство было несколько иным, потому что они были разными людьми, да и сама она стала иной. Но это была любовь женщины к мужчине, и эта любовь переполняла ее сердце.
Боже правый, только бы он не умер!
– Ты не можешь так поступить со мной! - крикнула она в небеса, высунувшись из беседки.
Крупная капля дождя упала ей на нос, и брызги попали в глаз.
– Ну нет, - проворчала она, вытирая глаз. - И не думай даже…
Еще три капли одна за другой упали ей на лицо.
– Черт! - пробормотала Франческа и быстро добавила, косясь на затянутые тучами небеса: - Прошу прощения.
Она снова спряталась в беседку. Дождь расходился, сильнее и сильнее стуча по деревянной крыше.
Она снова посмотрела на струи дождя. Дождь уже лупил так, что способен был вселить ужас в сердце самого отпетого ангела мщения, да и гром стал погромыхивать.
И что ей теперь делать? Ринуться на прорыв или посидеть тут, поплакать и пожалеть себя?
Майкл открыл глаза и с удивлением обнаружил, что уже утро. Он даже моргнул пару раз, дабы убедиться, что ему точно не мерещится. Занавески были задернуты, но не до конца, так что свет, проникавший сквозь щель, падал полосой на ковер.
Утро. Что ж, видно, он здорово вчера умаялся. Последнее, что он помнил, - это как Франческа вдруг выскочила за дверь, заявив на бегу, что хочет прогуляться, хотя и дураку было ясно, что собирается дождь.
Глупая женщина.
Он попытался сесть в постели, но сразу же снова повалился на подушки. Проклятие, он был слаб, как умирающий. Не слишком удачное сравнение в данных обстоятельствах, надо сказать, зато оно точно описывает ту ломоту, которую он чувствовал во всем теле.
Как же ему было скверно!
Он потрогал лоб, думая проверить, спал ли жар, но если лоб его был горячим, то и рука тоже, так что он ничего не понял, кроме того, что весь он в поту.
Он принюхался, но нос у него был так сильно заложен, что он ничего не почувствовал и только закашлялся.
Майкл вздохнул. Что ж, если от него воняет, то по крайней мере сам он избавлен от необходимости ощущать этот запах.
От двери донесся какой-то тихий звук, и, подняв глаза, он увидел входящую Франческу. Она была в одних чулках и шла очень тихо, явно боясь потревожить его. Приблизившись к постели, она наконец посмотрела на него, и у нее вырвалось удивленное «ах!».
– Так ты не спишь, - заговорила она. Он кивнул и спросил:
– Который час?
– Полдевятого. Не так уж поздно, если не учитывать, что вчера ты заснул задолго до ужина.
Он снова кивнул, так как сказать ему было, в сущности, нечего и к тому же было трудно говорить.
– Как ты себя чувствуешь? - спросила она, усаживаясь возле него. - И не хочешь ли чего-нибудь съесть?
– Чувствую я себя ужасно, а что до «съесть», то спасибо, нет.
Губы ее изогнулись в улыбке.
– А попить? Он кивнул.
Франческа взяла небольшую чашку, стоявшую на столике рядом. Чашка была прикрыта блюдечком, видимо, для того, чтобы содержимое помедленнее остывало.
– Это еще вчерашний, - извиняющимся тоном сказала она, - но я приказала его прикрыть, так что не такой уж он должен быть ужасный на вкус.
– Бульон? - спросил он.
Она кивнула и поднесла ложку к его губам.
– Слишком холодный?
Он отхлебнул немного и отрицательно покачал головой. Едва теплый бульон был ему сейчас более приятен, чем что-нибудь слишком горячее.
Франческа молча кормила его с ложечки минуту или две, а потом, когда он сказал, что хватит, поставила чашку обратно на столик, снова аккуратно прикрыв блюдечком, хотя, надо думать, когда она соберется кормить его в следующий раз, то просто прикажет принести из кухни свежий бульон.
– У тебя жар? - шепотом спросила она.
Он постарался напустить на себя беззаботный вид.
– Представления не имею. Она протянула руку к его лбу.
– Не успел еще принять ванну, - пробормотал он, чувствуя неловкость при самой мысли, что вот сейчас рука ее коснется его липкой кожи, и стесняясь даже произнести слово «пот» в ее присутствии.
Она, похоже, и не заметила этой его попытки пошутить, только нахмурила брови и крепче прижала ладонь к его лбу и вдруг, поразив его внезапной стремительностью движений, вскочила, склонилась над ним и быстро коснулась его лба губами.
– Фрэнни?
– У тебя жар, - сказала она, едва дыша от волнения. - У тебя жар!
Он только моргал в ответ.
– У тебя все еще высокая температура, - продолжала она возбужденно. - Неужели ты не понимаешь? Если у тебя все еще жар, то это никак не может быть малярия!
На мгновение он перестал дышать. Она была права! Как странно, что эта мысль не пришла в голову ему самому, но она была права. Малярийный жар всегда спадал к утру. Вечером все начиналось снова, разумеется, и часто с ужасной силой, но потом обязательно отпускало и давало передышку на целый день.
– Это не малярия, - снова сказала она. Глаза у нее подозрительно блестели.
– Я же тебе говорил, - заметил он, и это было правдой, но в глубине-то души он тогда думал другое.
– Ты не умрешь, - прошептала она и закусила нижнюю губу.
– А ты боялась, что я умру? - спросил он спокойно.
