Он замолчал, Проценко тоже не спешил с ответом.
– Романов! Ты ничего за эти дни не заметил? Ну, например, слежку или еще чего-нибудь подозрительного?
– Если бы я это заметил, то неужели бы я пришел на встречу. Пока все тихо. Все, что вы мне передали, я заложил под фундамент электродвигателя в моторном отделении водокачки.
– Молодец! Хвалю за находчивость. Жди сигнала. И еще, Романов, ты особо не общайся с этим человеком, можешь сгореть.
– Хорошо. Я присмотрюсь к нему. Если бы он работал на НКВД, я бы догадался.
– Мое дело предупредить тебя, а остальное, дело твое.
Проценко встал с места и быстро направился из парка. Романов оглянулся назад и увидел удаляющуюся мужскую фигуру.
«До сих пор не доверяет, – с обидой подумал он. – А может, и правильно. Мало ли что? Ведь я ему тоже до конца не доверяю». Он поднялся со скамейки и, опираясь на костыли, медленно двинулся в сторону своего дома.
***
Тарасов вернулся из больницы и с отчаянием сел на стоявший у стола табурет. Еще никогда в жизни он не испытывал подобного состояния. Его младшего сына утром положили в больницу с диагнозом – дифтерит. Врач порекомендовала найти лекарство, которое могло бы помочь ребенку. Он, надеясь на чудо, открыл дверь третьей аптеки, так как в двух аптеках, которые он уже посетил, этого лекарства не было. В нос ударил характерный запах химических препаратов. Он протянул рецепт женщине и с надеждой посмотрел на нее.
– Вы знаете, товарищ военный, но у нас такого лекарства нет, – тихо произнесла она.
– Вы не подскажете, где я могу найти этот препарат или какой-либо заменитель его? У меня в больнице лежит сын, которому всего три года. Со слов врача, ему может помочь лишь это лекарство, и если я его не найду, то он может умереть.
– Вы едва ли найдете его в аптеке, – произнесла женщина. – Сами знаете, идет война, и все лекарства централизованно направляются в военные госпитали. Попытайтесь обратиться туда, может, они вам чем-нибудь помогут.
– Спасибо за совет, – поблагодарил женщину Тарасов и направился к выходу.
Ближайший военный госпиталь находился на улице Красный Химик. Он открыл дверь госпиталя и осторожно вошел внутрь. В нос ударил запах хлороформа, крови, пота, лекарств и гноя.
– Вам кого, мужчина? – обратилась к нему женщина в белом халате, из-под воротника которого виднелись петлицы со шпалой.
– Товарищ капитан, мне в аптеке посоветовали обратиться к вам за помощью. У меня больной ребенок, и ему срочно необходимо вот это лекарство.
Александр протянул ей рецепт. Женщина взяла его в руки и тут же вернула обратно.
– Я не могу вам ничем помочь, товарищ младший лейтенант, – коротко бросила она и хотела направиться дальше по коридору.
Он схватил ее за рукав халата.
– Товарищ капитан медицинской службы! Если вы мне не поможете, ребенок умрет, – закричал он от охватившего его отчаяния. – Почему вы такие бездушные! Неужели у вас нет сердца? Вы же женщина, и, наверняка, мать!
– Вы не шумите здесь, товарищ младший лейтенант! Здесь тоже каждый день умирают люди, которым мы не можем оказать нужную им помощь, и все потому, что у нас не хватает необходимых для этого медикаментов, – резко ответила она ему. – Кстати, скажите, а почему вы не на фронте? Вы же здоровый мужчина, а прячетесь в тылу?
Он не успел ей ответить. Женщина вырвала из его руки свою руку и быстрым шагом проследовала дальше. Тарасов вышел на улицу. Холодный ветер ударил в лицо. Он поднял воротник шинели и направился в сторону наркомата внутренних дел. Оказавшись в кабинете Виноградова, он рассказал ему о болезни ребенка. Тот поднял трубку и связался с главным военным врачом госпиталя. Переговорив с ним, он взглянул на Александра и посоветовал ему вернуться обратно в тот же госпиталь.
Тарасов не шел, а скорее летел обратно. Начался снег, было очень скользко, но он не обращал на это никакого внимания. Он вошел в приемный покой госпиталя и обратился к санитару. Тот встал из-за стола и исчез за белой дверью. Вернулся он минут через пятнадцать и протянул Александру два маленьких пузырька с какой-то бесцветной жидкостью.
– Вот, возьмите, – устало произнес санитар. – Что нужно делать, лечащий врач, наверняка, знает.
Тарасов схватил эти пузырьки и бегом направился в детскую больницу, которая находилась на соседней улице. Он долго стучал в закрытую дверь приемного покоя, пока ему не открыла женщина с заспанным лицом.
– Чего шумишь? Ты хоть знаешь, сколько сейчас времени? Уходи, придешь завтра утром.
– У меня здесь лежит сын! Ему срочно нужно вот это лекарство. Позовите сюда дежурного врача.
Женщина скрылась за дверью, оставив его стоять под снегом. Сколько он стоял около закрытой двери, он не знает, время потеряло для него смысл. Наконец дверь приемного покоя открылась, и на порог вышла врач.
– Ирина Васильевна! Вот возьмите лекарство для сына! Это то, что вы мне написали! Я его нашел! – произнес он и протянул ей два маленьких пузырька, зажатых в большой и сильной ладони.
– Извините меня. Поздно, Тарасов, – тихо ответила она ему. – Ваш сын умер час назад. Мы ничем не могли ему помочь.
Она еще что-то говорила, но он ее уже не слышал. Он стоял под снегом, и по его лицу стекали капли воды от тающего снега, перемешанные с горькими мужскими слезами.
***
Гнус закончил работу и, загнав свой ЗиС в гараж, направился к диспетчеру. Сделав отметку в путевом листе, он пошел в раздевалку. Умывшись, он направился домой. Гнус, он же Рябко Виктор Федорович, до войны жил и работал в Кустанае водителем грузовика. Он шел по улице в сторону дома, все время, ощущая на своей спине чей-то взгляд. Он иногда останавливался и наклонялся, якобы для того, чтобы завязать шнурки на ботинках. То ли все эти уловки были хорошо знакомы наблюдателям, то ли ему это просто казалось, что за ним кто-то следит, но ничего подозрительного ему заметить так и не удалось. По улице шли люди, не обращая на него никакого внимания. Три дня назад, направляясь на работу в гараж военного комиссариата, в котором он работал уже более месяца, ему показалось, что стоявший напротив его дома мужчина последовал за ним. Страх разоблачения сковал его. Он оглянулся назад, но не увидел никого.
«Неужели показалось?» – подумал он и, свернув в первый попавшийся переулок, затаился в подворотне небольшого дома. Время шло, однако преследователей он так и не дождался. Проверившись еще несколько раз, он направился на работу.
После того как он, бросив винтовку и подняв руки, добровольно сдался немцам, он стал замечать за собой одну странность, которую приобрел с начала войны. Этой странностью был животный страх, который накатывал на него порой, лишая разума. До войны он был активным комсомольцем, критиковал и изобличал в своих выступлениях «врагов народа» и сочувствующих им. Именно за эту непримиримость к «врагам народа» его выбрали секретарем комсомольской организации сначала роты, а затем и батальона.
