Больше всего впечатления произвело на него, как ни странно, небо. Оно показалось ему трогательно маленьким. Необозримое небо Континента было слишком огромным, его ночная музыка — слишком волнующей, в том небе он тонул, терялся. На Большой Земле небо было белое и пустое. А это было свое, как раз ему по мерке, с легкими облаками и криками белых чаек.
Добравшись до города, он попросил высадить его на какой-то тихой улочке, не доезжая Главной площади, и дальше пошел пешком. Вопреки его ожиданиям, возвращение не так уж и радовало. Даже наоборот, его томила тревога. Несмотря на утешительные заверения капитана, он гадал, как-то встретят его дома. И вообще, найдет ли он там отца и мать такими, какими их оставил? Нельзя же, пропав на восемь лет, требовать от людей, чтоб они, не меняясь, ждали тебя на том же месте с распростертыми объятиями.
Кое-кого из встречных он помнил по прежним временам, но они его не узнавали.
Наконец окольными улочками он почти добрался до своей. Мостовая, стены, двери — все было прежним, ничто не изменилось. Ему стало нехорошо. Сердце так и колотилось, он шел все медленнее, как вдруг увидел впереди Бальдра Пулккинена, который как раз сворачивал за угол.
— Бальдр! — окликнул он.
Но тот не услышал.
Он кинулся вдогонку, заглянул за угол, увидел удаляющуюся фигуру.
— Бальдр!
Хромой остановился, обернулся и, моргая от бьющего в глаза солнца, пытался рассмотреть, кто это его окликнул. Потом рот его широко открылся, но он не смог произнести ни слова. Подковылял к Алексу и стиснул его в объятиях.
— О Господи! — повторял он. — О Господи Боже Ты Мой… Алекс! Живой!
— И ты живой, — сказал Алекс. — Мы оба остались живы…
— Верно, да и не мы одни, но все-таки!
Он немного отстранился, чтоб получше разглядеть друга.
— Э, в таком виде родителям лучше не показываться! Пошли!
Он потащил его переулками под гору, в рыбачий квартал, привел в какую-то комнату с низким потолком, скромную, но чистую и удобно обставленную.
— Тут я и квартирую. Садись давай, приведу тебя в божеский вид.
Он потрудился на славу. Решительно обрезал длинные космы Алекса, подровнял и причесал оставшиеся волосы, отер ему лицо и шею намыленной рукавицей, как мать своему ребенку, потом взялся за щетку и, поднимая тучи пыли, вычистил его плащ и сапоги. Слезы катились по его лицу, он давился ими и всхлипывал.
— Господи Боже Ты Мой, — повторял он, — я знал, что ты вернешься, но все равно, мне все кажется, что я стригу привидение! Как же я себя ругал, что дал вам уйти! Как же ругал, ты не представляешь!
Алекс молчал, покорно принимая эти заботы. В самом деле Бальдр предсказывал, что он вернется на Малую Землю. Он его «видел». Но он видел с ним и Лию, а вот тут-то и ошибся.
— Ну вот, — заключил Бальдр, — можно идти. Теперь ты уже не такой страшный, можешь им показаться.
Алекс, опасавшийся бесконечных расспросов, был благодарен другу за то, что тот ни о чем не спросил. Однако на обратном пути Бальдр остановился и, хмуря брови, пристально посмотрел ему в лицо.
— Алекс?
— А?
— С тобой все хорошо?
— Со мной… да, хорошо. Хотя… В общем, со мной так, как ты видишь…
Бальдр медленно, задумчиво кивнул.
— Потом расскажешь…
— Расскажу. Только на это понадобится время…
— Еще бы не понадобилось, могу себе представить! Ну вот, считай, пришли, не буду вам мешать.
Когда он ушел и Алекс остался один, с новой силой стеснила сердце тревога. И сомнение. Впору было повернуть обратно, отправиться в порт, найти подходящее судно и возвратиться на Континент, к своим скитаниям, которые уже и поисками, в сущности, не были, но с годами стали просто его жизнью. Если бы не встреча с Бальдром, он бы, наверное, так и сделал, но теперь, раз уж его здесь видели, это было невозможно.
Тревога не отпускала. Он медленно шел к своему дому. В этот час отец, несомненно, был у себя в мастерской. А мать дома, одна. Подойдя к двери, он поднял руку, чтобы постучать, и вдруг с удивлением сообразил, что до сих пор ни разу этого не делал. Кто же стучит в дверь собственного дома? Ее распахиваешь и входишь… Если только ты не пропадал восемь лет, не подавая о себе вестей.
Он вспомнил, как они с Бриско сотни раз мчались наперегонки к этой двери: —«Я первый добежал!» — «Нет, я!» — и вваливались в дом с криком и смехом. Жизнь тогда была чем-то само собой разумеющимся. И счастье тоже… А сейчас он стоит перед этой же самой дверью и боится постучать. И Бриско больше нет.
В конце концов он решился и тихо постучал тройным стуком. Он ждал. От знакомого шороха шагов по плитам пола у него перехватило дыхание.
Дверь отворилась: перед ним стояла мать. Она показалась ему моложе, чем была в его воспоминаниях. Как и раньше, светлые пряди выбивались из-под косынки. Пожалуй, она немного пополнела, но это было ей к лицу.
— Это я, мама. Я вернулся.
— Алекс… — сказала она. — Сынок…
Она не кинулась к нему с объятиями. Тихо шагнула навстречу и припала к нему движением, которое было одной только бережной нежностью, словно она боялась разбить образ вернувшегося сына, спугнуть его слишком бурным проявлением чувств.
Он обнял ее и попросил прощения. Она помотала головой:
— Мне нечего прощать…
Все страхи последних дней, все его сомнения как ветром сдуло. Они долго стояли так и плакали, потом она отстранилась, взяла его лицо в ладони, всмотрелась.
— Ты очень красивый. Есть хочешь?
Он поел хлеба с сыром, выпил стакан вина, от которого у него немного закружилась голова.
— Отец в мастерской, — сказала она. — Пойдешь к нему туда или подождешь здесь?
— Пойду.
Заглянув в окно, он увидел, что отец в мастерской не один. Подождал за дверью, пока клиент не удалился с починенной ставней под мышкой. И только тогда вошел.
Никаких восклицаний. Только крепкое объятие, и слезы, и самые простые слова:
— Сынок…
— Папа…
— Вернулся…
— Прости…
— Не за что прощать…
— Есть за что, я вам не писал…
— Главное, вернулся, теперь все хорошо…
Бьорн оставил недоделанную работу, закрыл мастерскую, и они пошли вдвоем домой, к Сельме. Шагая по улице рядом с отцом, Алекс вспомнил давно минувший день, когда они шли вот так вдвоем и искали колдунью Брит, чтобы уговорить ее отправиться выручать Бриско…
— А как Хальфред, жив? — спросил он.
— Конечно. Можем навестить его, если хочешь. Только как войдешь, сразу надо разуться, помнишь?
