Мы строим эти ментальные модели с такой легкостью, что нам не нужно спрашивать себя, как наш разум создает и использует их. Однако здесь нам требуется теория о том, почему, когда мы двигаемся, объекты вокруг нас как будто бы остаются на месте. При первом взгляде на три стены вышеупомянутой комнаты вы, возможно, построите вот такую их репрезентацию:
Однако еще до того, как войти в эту комнату, вы ожидали, что в ней будет четыре стены, – и уже знали, как репрезентировать «типичную комнату-параллелепипед с четырьмя стенами». Исходя из этого, вы «предположили по умолчанию», что ее грани, углы, потолок и пол будут частью более крупной неподвижной структуры, на которую не влияет угол вашего зрения. Другими словами, «реальность», которую мы воспринимаем, основана на ментальных моделях, в соответствии с которыми вещи обычно не меняют форму и не исчезают несмотря на то, что меняются их образы. Мы в основном реагируем на то, чего ожидаем, и наши репрезентации объектов чаще всего предполагают, что те никак не меняются по мере нашего передвижения[112].
При использовании подобной масштабной структуры вы можете, бродя по комнате, сохранять каждое новое наблюдение в одном из уголков этой относительно стабильной конструкции. Например, если вы запоминаете, что стул стоит у северной стены, а дверь является частью южной стены, то эти объекты получат фиксированную «ментальную локацию» – независимо от того, где вы находились, когда заметили их, – и останутся там же, даже когда будут скрыты от взгляда. (Что, конечно, может привести к определенным казусам, если их переместят без вашего ведома!)
Что касается зрения, это демонстрирует, как окружающее нас пространство кажется неизменным, когда мы видим его с разных точек – путем связывания характеристик в разных плоскостях со сходными ролями в более масштабной конструкции.
Совершенно новые идеи являются нам довольно редко; обычно мы модифицируем уже существующие или сливаем в одно разрозненные части нескольких старых. Ибо, прежде чем записывать в память что-то новое, вполне вероятно, вы вспомните о каком-то подобном предмете или случае и сможете, скопировав его, внести модификации в уже имеющуюся структуру. Это особенно полезно, потому что, если бы вы построили совершенно новую ментальную структуру, вам также понадобилось бы наладить будущий доступ к ней и связать ее с новыми или существующими навыками, необходимыми для ее использования. Однако если этот более старый предмет или инцидент уже входит в паналогию и вы добавляете новую концепцию как дополнительный листок, тогда она унаследует методы, с помощью которых извлекалась и применялась ваша прежняя идея.
Например, о стуле можно думать как о физической конструкции, состоящей из спинки, сиденья и ножек. Если смотреть с этой физической точки зрения, ножки стула поддерживают его сиденье и вместе те и другие поддерживают спинку. Однако на стул также можно смотреть как на возможность удобно устроиться. В этом случае сиденье предназначено для поддержки вашего веса, спинка служит опорой для спины, а ножки держат вас на высоте, оптимальной для комфортного отдыха.
Аналогичным образом вы можете считать тот же самый стул вашей собственностью, или произведением искусства, или примером плотницкого мастерства – и каждый из этих различных контекстов может повлечь за собой собственную репрезентацию стула. В таком случае, если окажется, что ваше текущее представление о стуле не имеет смысла, критики посоветуют вам переключиться на другую ментальную плоскость – и, если вы объединили сходные черты в паналогии, переключение будет происходить очень быстро.
Ученик: Как мы создаем эти паналогии? Трудно ли их строить и поддерживать? Это врожденное или заученное умение? Как мы учимся их использовать? В какой части мозга они хранятся?
Я подозреваю, что «заучивать» все эти навыки нам не нужно, потому что в процессе эволюции в архитектуре нашего мозга появились структуры, которые помогают связывать каждый новый фрагмент знаний с уже известными. Мы делаем это автоматически, поэтому нам кажется, что процесс вовсе не требует размышлений. Однако в разделе 8.5 утверждается, что в интеллектуальное научение вовлечено гораздо больше механизмов, чем предполагалось в большинстве старых психологических теорий.
Ученик: Но разве это не заставило бы вас принимать то, что вы видите, за то, о чем оно вам напоминает? Вы бы вечно все со всем путали.
Да, и мы постоянно совершаем такие «ошибки» – но парадоксальным образом они часто спасают нас от путаницы! Ведь если бы вы принимали каждый стул за нечто совершенно новое, он был бы для вас абсолютно бесполезен. Но если каждый новый стул напоминает вам о других стульях, то вы найдете ему множество применений.
Репрезентация знаний с помощью паналогий имела бы существенные преимущества. Паналогия служит для использования одной и той же структуры в нескольких разных целях путем изменения контекстов или плоскостей знаний, сохраненных в аналогичных «ячейках». Мы уже убедились, как это позволяет быстро переключаться между разными значениями одних и тех же объектов и как каждая такая точка зрения помогает преодолеть недостатки других. В общем и целом это был бы простой способ репрезентации самых разных метафор и аналогий. Все это заставляет меня предположить, что наш мозг, вероятно, хранит значительную часть житейских знаний в виде паналогий[113].
Если воспоминания в основном состоят из паналогий, то большинство наших мыслей всегда будут неоднозначными. Однако это достоинство, а не недостаток, потому что человеческая находчивость во многом основывается на использовании аналогий, вытекающих из этой неоднозначности.
8.4. Каким образом люди так быстро учатся?
Много лет назад философ Дэвид Юм поставил вопрос о том, почему мы вообще способны чему-то учиться:
