— Ирина, можно я задам довольно личный вопрос?
Хозяйка сама подошла ко мне. Не спрячешься, не отвертишься. Все…
— Как вы?..
Вот он, мой судный час! Сердце остановилось: сейчас она точно спросит, как мы познакомились… Как, как? По-питерски, он меня окатил на своем тарантасе с ног до головы и остановился извиниться… Маловероятно, конечно. Такие лужи и пешеходов не замечают. Но вдруг он воспитанный… И грязью меня действительно облил… Перед моими родственниками так уж точно.
— Как и когда вы планируете свадьбу?
Я чуть было не выдохнула в голос. О, боже! Пронесло…
— Да мы собственно еще ничего не планировали… И вообще я как-то не думала об этом…
— Даже платье не смотрела?
— Платье? Да нет… — Внутри все колотилось. — Ну, мне не восемнадцать, чтобы платьем принцессы заморачиваться…
— Мне, знаешь ли, тридцать четыре было, когда я вышла замуж, и у меня было все как надо. И платье, и фата, и лимузин… Это же в первый и, надеюсь, единственный раз.
— Ну не знаю… Мы, наверное, просто распишемся по-быстрому… Летом вообще все занято, но нам весь этот официоз не нужен…
— А куда вы так спешите? Назначьте день регистрации на сентябрь или октябрь. Свадьба без дождя — не по-питерски. Да и раз ты не хочешь кринолин, то можно вообще зимой в белой шубе отпраздновать. Все как раз успеете распланировать…
— Нам нельзя тянуть, — вздохнула я, желая поставить точку в дурацкому свадебном разговоре. — Мы из-за ребенка решили расписаться…
Лицо Зинаиды Николаевны вытянулось, ко причина этого до меня дошла, лишь когда она переспросила:
— Из-за ребенка? Ты беременна?
От святого духа! Сказать ей, что у меня с ее сыном ничего не было?! И пусть дальше сам выкручивается, умник!
— Нет, что вы! Из-за Глеба. Ольга хочет, чтобы мы чаще брали его к себе. Вот мы и подумали, что будет правильно, если у нас будет настоящая семья…
Я прикрыла глаза. Господи, ну почему я отдуваюсь за Витьку!
Зинаида Николаевна опустила глаза к моему кольцу, и я с трудом удержалась, чтобы не сжать руку в кулак.
— А я уже обрадовалась. Мне, Ирина, знаешь, как одиноко. Я бы с превеликой радостью нянчилась с вашим малышом. Но если вам не надо, то не надо. Ребенок должен быть в радость, а не в нагрузку. Для бабушки уж точно рожать не надо.
Она отвернулась, как тогда… Тогда, когда вспоминала свою мать. И я… И я даже руки к ней протянула, но в последний момент сдержалась. Это чужой мне человек. Совсем чужой. И незнакомый. Такой же незнакомый, как и ее сын.
— Ирина! — Зинаида Николаевна вдруг обернулась и схватила меня за локоть так неожиданно, что я вздрогнула: — Мне кажется или ребенок плачет?
Я прислушалась. Да, но тихо. Соседи снизу или сверху. Об этом я и сказала.
— Ни там, ни там нет детей.
Размашистым шагом она покинула кухню, и я, напуганная ее решительностью, бросилась следом. Виктор стоял у закрытой двери дальней комнаты, подперев дверь согнутой ногой, точно кто-то рвался наружу.
— Ты что, не слышишь? — напустилась на него мать. — У тебя ребенок плачет!
— Он не плачет, он требует, — ответил Виктор спокойно и тихо. — Требует, понимаешь?
— Чего он требует? — не понимала бабушка, а я понимала.
— Витя…
Но договорить он мне не дал.
— И ты тоже не лезть. Пожалуйста. У него там свет. Ему не страшно. Он просто хочет, чтобы было так, как ему хочется, и все тут.
— Кого-то он мне напоминает, — процедила сквозь зубы хозяйка.
Виктор состроил в ответ рожу.
— Кого бы он мог напоминать? Никак своего папочку?
— Именно, именно! Надеюсь только, он не вырастет таким же балбесом. Дай мне войти и уложить ребенка. У него уже истерика, ты не слышишь, что ли?
— Конечно, он же вас слышит. Вот и старается. Не пошли бы вы отсюда? Обе…
— Я с кухни его услышала! Если у тебя мозгов на общение с ребенком не хватает, послушай других, — говорила мать сыну шепотом. — У ребенка стресс, а тебе приспичило именно сегодня начать его воспитывать!
— Да какой у пятилетки может быть стресс?!
— Самый обыкновенный! Его от матери оторвали, непонятно куда таскали каждый день, непонятно где спать укладывали. Теперь ты еще и губу ему разбил, и она болит у него сейчас…
— Я разбил! Он сам упал… Не начинай по новой только!
— Сам не сам, а ему больно. Ему страшно. Ему одиноко… Да что ж ты за зверь-то такой? А ну пошел отсюда! — и Зинаида Николаевна действительно толкнула сына.
Хорошо толкнула. Так, что Виктор даже качнулся. А потом шепотом выругался и размашисто зашагал прочь.
— Иди за ним! — приказала мне хозяйка, то ли прогоняя, то ли прося приголубить сыночка.
Я пошла, чтобы не стоять в пустом коридоре столбом.
— Ну что, довольна? — обернулся Виктор ко мне от стола и поставил обратно бокал, из которого не успел отхлебнуть даже глотка.
Я выпрямилась. Не для того, конечно, чтобы Виктор опустил взгляд к моей груди. Это уже было его личное желание. А я просто хотела твердо сказать:
— Витя, твоя мать права.
Он оторвался от созерцания моей груди и уставился в глаза.
— Конечно, права. В этом доме только я не прав! Всегда только я не прав!
— Витя, тише… Соседи услышат, — добавила я, чтобы лишний раз не напоминать про сына.
— А плевать я хотел на соседей! Меня собственный сын, благодаря вам, не будет ни во что ставить. Сейчас он знает, что папа ругает, можно побежать к маме, бабушке, к тебе теперь… А в пятнадцать он меня просто пошлет прямым текстом, а на вас, наседки, вообще не посмотрит, хоть вы укудахчитесь!
Боже, что он несет? Откуда все это? Кто внушил ему всю эту чушь?
— Витя, Глебу пять лет… И твоя мать права, ему плохо. Ему сейчас плохо… Ну как ты этого не понимаешь? Да он золотом был все эти три дня… А завтра в садик к посторонним теткам. И снова без мамы. Ну зачем ты так?
Виктор молча отвернулся и наконец-то добрался до вина. Одним глотком осушил бокал наполовину и обернулся ко мне:
— Пить будешь? Еще не рабочая неделя.
— Я не хочу.
— Не нравится сухое? Налить полусладкого? Или чего покрепче?
— Витя, я не хочу пить вообще.
— Ну чего тебе еще надо?
Он выплюнул это так грубо, что я прямо опешила.
— Воды ему надо, — раздался за моей спиной голос Зинаиды Николаевны.
Я быстро обернулась.
— Пописать мы уже сходили.
