Блин, да я бы и сам хотел знать ответ.
— Это не ко мне, — я ткнул пальцем вверх. — Это туда.
Лэрке достала откуда-то из глубин юбки платок, шумно сморкнулась и подняла на меня несчастные глаза:
— Тушь не потекла?
Потом мы нашли концертный зал. Был он небольшой, человек на сто. На высокой сцене торчал здоровенный рояль и такая длинная тонкая штуковина на ножке — для нот. Ребята в костюмах под руководством какого-то седого типа с галстуком-бабочкой таскали стулья — организовывали дополнительные сидячие места. Меня быстро подключили к этому делу — видно, приняли за своего, несмотря на прикид. А Лэрке набралась наглости и спросила седого, можно ли опробовать рояль.
Постепенно в зал начали подтягиваться первые зрители. Моя "одаренная одноклассница" махнула мне ладошкой и упорхнула вслед за парнями в костюмах по своим конкурсным делам. А я забился в уголок на заднем ряду и прикинулся растением — типа оно тут всегда сидело.
Приходили на концерт семьями: взволнованные мамаши, папаши, оттирающие нервный пот платочками; бабули, проветривавшие выходные платья, бывшие писком моды в шестидесятых, и опирающиеся на палочку дедушки. Сестры и братья, которых по малолетству и неведению удалось затащить на культурное событие, тут же устроили возню — между стульев, под стульями и даже на них, стремясь как можно быстрее извозить новые брюки или оторвать ненавистный бант. Под конец появились и конкурсанты — для них по бокам от сцены были организованы специальные ряды.
Лэрке втиснулась между костюмами справа, поискала меня взглядом. Явно, не нашла. Тогда я встал и махнул рукой. Наши взгляды встретились, и она вымученно улыбнулась. Мля, да она же от страху чуть не писается, сообразил я. Но тут на сцену вышел мужик в бабочке, все притихли, и понеслось. Программа дня, представление жюри, бла-бла-бла.
Смотрю, дедок с огромными замшелыми ушами рядом со мной какой-то бумажкой трясет. Оказалось, это типа список выступающих. Его, по ходу, с билетами давали. Я дедуле через плечо заглянул: ага, вот она, Лэрке. Плавно так, в серединке, тринадцатым номером. Ясно теперь, чего она так пересралась. Еще я выяснил, что выступающих поделили: младшая группа играла сегодня, а старшая в воскресенье. И закончится вся эта классическая бодяга аж не раньше четырех.
Мысленно я злорадно потер руки. Пусть Себастиан дома зубами пощелкает, волчина. Слушал я тех, кто выходил на сцену, вполуха. Хоть и понимал мало во всех этих сонатинах и фугах, одно мне быстро стало ясно: Лэрке была лучше всех этих аккуратных, вылощенных мальчиков и девочек примерно процентов на сто. Так что я расслабился и надеялся, что то же чувствовала и она. Так было, пока за рояль не села китаянка.
Я сразу почувствовал перемену в воздухе, едва назвали ее имя. Пока она взбиралась по лесенке на коротких пухловатых ножках, в душном зале стало сосвсем тихо, только кто-то откашлялся спешно, чтобы потом не мешать. Неужели она могла показать что-то особенное, эта Линь Юнь? Пампушка лет двенадцати в пышной юбочке и с розовыми щеками, которой пришлось подкрутить стул, чтобы достать туфлями до педалей?
А потом она взяла первые аккорды, и руки у меня покрылись пупырышками. Мля, этот китайский фейерверк мог взорвать зал! Маленькое детское тело содрогалось, вкладывая всю силу в удары пальцев, которые, казалось, были без костей. Она то накрывала собой клавиатуру, почти распластываясь по ней, то откидывалась назад. Розовощекое лицо выражало каждую эмоцию, которую порождали ноты. Пухлые губы лихорадочно что-то шептали, будто заклинали музыку, заставлявшую стены старенькой школы вибрировать в унисон. Фак! Это не девочка. Это, блин, какой-то ураган с Тихого Океана!
Я перевел взгляд на Лэрке. Она сидела вся бледная, с приоткрытыми губами и не сводила глаз с маленькой пианистки. Пальцы невольно двигались, словно она пыталась повторить движения соперницы, используя вместо клавиш собственные колени.
"Успокойся, — мысленно передал я ей, — у тебя все получится. На региональный финал выйдут трое лучших по каждому инструменту. Трое! А ты можешь победить эту Линь. Я знаю, можешь!"
Но тут зал грохнул овацией. Китаянка раскланялась и слезла со сцены. Лэрке сидела вся кислая, мучила несчастную юбку, тиская в пальцах складки. Соберись же! Давай, соберись!
Скрипка, гитара, и вот настала наша очередь. Я пишу "наша", потому что так распереживался, как будто на сцену вызвали меня. Как будто это была самая что ни на есть труевая би-баттл, и мой главный конкурент только что снес крышу с зала. Будто я знаю, что, чтобы победить, поможет только сверхстильный эйр-флэйр, но колени трясутся, и я боюсь обложаться даже на обычном пауэрмуве.
Но хорош с лирикой, обратно к делу. Вытащилась Лэрке на сцену, стоит, качается, сквознячок дунет — упадет. Надо ей объявлять, что играть будет, а она лепечет чего-то, глазки закатываются, пальцы фенечку мучают. Не, думаю, таким манером она щас в обморок грохнется, или пальцы у нее сведет нафиг, и она даже собачий вальс не сбацает. Короче, встаю это я со своего стула. На меня оглядываются, но мне пофиг. Смотрю, Лэрке глазки выпучила, рот приоткрыла. Корчу зверскую морду и руками дергаю, будто у меня в них и вправду калаш. А губами беззвучно: "Порви их всех, детка!"
У нее лицо дрогнуло, на щеках загорелись пятна. Улыбнулась и говорит звонко:
— Лэрке Кьер. Глюк, Мелодия из оперы "Орфей и Эвридика".
Я плюхнулся на место. Ладони потные, по спине, по ходу, аж течет. Лэрке тоже села, подкрутила стульчик. Застыла перед роялем, как кролик перед огромным черным удавом. Она и правда на кролика похожа была: блузочка беленькая, воздушная, и сама тоненькая, нежная, длинные кисти выглядывают беспомощно из рукавов. Сидит. Думаю, может, она ноты забыла? Так нет, вот же, стоят перед ней. Или правда, пальцы свело? Но тут она вздохнула глубоко и опустила руки на клавиши.
Фух, я наконец смог вздохнуть. А то уже в груди больно стало, без воздуху-то.
Она играла еще лучше, чем вчера, на своей "генеральной". Играла так, что каждая нота будто задевала серебряные струны внутри и заставляла дрожать. Мягкие лапки прокрались по позвоночнику, тело пробил озноб, все волоски встали дыбом. Теперь я понимал, что она пыталась сказать своей музыкой. Она заклинала духов. Она рассказывала им историю разлученных душ, рассказывала о своих поисках, надеждах и страхах. Она пыталась отыскать путь к Джейкобу. Тому, кого все потеряли. Пыталась вернуть его обратно — хотя бы на те восемь минут, что длился "Танец теней".
Я не заметил, когда кончилась музыка. Вокруг двигались стулья, люди вставали, ладонь ударяла в ладонь — все это в слоу моушен и без звука, будто обе мои перепонки порвались, и я потерял способность слышать все, кроме играющей во мне Лэрке.
Что-то тронуло меня за плечо. Я моргнул и вдруг увидел перед собой морщинистую руку с огромным носовым платком. Поднес пальцы к щеке, и сообразил, что она мокрая. Мля, я что, ревел, как какой-нибудь фрик?
— Вы знаете эту девушку, молодой человек? — старик с замшелыми ушами робко улыбался мне вставной челюстью.
