В гостиной дамы тяжелоБеседуют о Микельанджело[23].
Я сплевываю, поворачиваюсь и ухожу.
С наступлением осени, которая принесла с собой запахи смуты и распада, я вернулась в «Элм Холлоу»; вернулась туда, где оставила Робин встречать два рассвета, прежде чем ее нашли. Я сидела на поросшей травой кочке, где остались следы корней вяза, тянущиеся с одного конца школьного двора до другого. Директор даже вообразить не мог, что вяз может запустить свои щупальца так глубоко, занять так много места; удаление дерева оказалось подобно разрыву снаряда, оставившему в земле глубокий крестообразный шрам. Циферблаты башенных часов больше не светились, и, несмотря на все усилия директора и школьной обслуги, никому не удалось открыть вход в колокольню. Я отпила глоток кофе, закурила; увидела рядом с собой чьи-то ноги, подняла взгляд. Ники.
– Привет, – без улыбки обронила она.
– Привет.
Она села рядом, вдавив каблуки в землю.
– Жаль Робин.
Я без всякого выражения посмотрела на нее.
– Нет, правда жаль, – повторила она. – Она была такая… такая крутая.
– Она наверняка порадовалась бы такой оценке.
Какое-то время мы сидели в напряженном молчании, наблюдая за тем, как садовники возятся с саженцами; позади них старые деревья медленно роняли листья на землю.
– Стало быть, ты ничего не сказала, – произнесла я наконец. – После бала. Ты ничего и никому про нас не рассказала?
Она холодно посмотрела на меня.
– Рассказала. Но мне не поверили. Сказали: зря поднимаешь панику.
В последних словах прозвучала обида, хотя Ники и постаралась скрыть ее, и я – на мой взгляд, после всего случившегося она заслуживала снисхождения – сделала вид, что не заметила, как дрогнул ее голос.
– Кому рассказала?
– Мисс Голдсмит. Она отвела меня в кабинет директора. – Ники вздохнула. – На бал я так и не попала.
Теперь я поняла, что Аннабел мне больше не увидеть. Подумалось: состоялась сделка. Или, можно сказать, жертвоприношение.
«Мы не можем допустить распространения таких слухов, – наверное, сказал директор, выпроваживая ее из кабинета, и в его поросячьих глазках мелькнуло удовлетворение, а усы зашевелились. – Боюсь, я вынужден отменить ваши факультативные занятия. В наступающем году их не будет». Аннабел, конечно, просто кивнула, и ее молчание было выразительнее любых слов; мне представилось, как она собирает свои вещи – вихрь гнева, пронесшийся по всей башне, – и оставляет «Элм Холлоу», даже не оглянувшись напоследок.
– Жаль, – едва слышно выговорила я.
Ники промолчала, посмотрела наверх, где темнели циферблаты башенных часов. Интересно, подумала я, пыталась ли она, как и я, войти внутрь; и убедилась ли так же, как я, что замки поменяли?
– Мне тоже, – тихо промолвила она. – Я не думала, что все так обернется.
Я посмотрела на нее. Солнечные лучи разрезáли промежутки между зданиями.
– О чем это ты?
– Это я во всем виновата. То есть в том, что случилось с Эмили. Я хотела занять ее место в группе для одаренных. В свое время в нее, в один и тот же год, входили моя мама и мама Алекс – и Аннабел. Мама сказала, что иначе я не смогу «реализовать свой потенциал». – Ники закатила глаза. – Ну, я и попросила Аннабел принять меня, а она ответила, что все места уже заняты.
Я впилась в нее взглядом, стараясь связать концы воедино.
– Ники, ты что же, хочешь сказать…
– Короче, я отыскала дома, на чердаке, книгу. Книгу ритуалов. И… Словом, выбрала один. И сработало. Эмили исчезла, и место освободилось. Но тут появилась ты… – Она вздохнула, потеребила край юбки. – Ладно, проехали. Если учесть то, что произошло потом, то оно, наверное, и к лучшему.
– И что же… Что это был за ритуал?
– Заклинание. Кукольный обряд. Я закопала куколку под вязом. – Ники помолчала, посмотрела на то место, где раньше росло дерево, и вздохнула. – Скорее всего, ее там уже нет. – Она поднялась, стряхнула грязь, налипшую на тыльную часть бедер. – В общем, похоже, теперь мы в одной лодке. Так что… Очень жаль. Надеюсь, со временем станет легче.
Я промолчала. Ники, спотыкаясь, побрела через двор. Ослепительно светило солнце, листья горели на свету золотом и багрянцем. В разных концах двора робко толпились школьницы нового набора, делились на группы, которые скоро распадутся, как распалось наше содружество; а затем сложатся новые группы, и будут новые содружества и новые предательства. Я даже представить себе не могла, что год окажется таким длинным.
А затем последовали новые годы, каждый чуть длиннее, чем предыдущий.
Я окончила местный университет, где в коридорах колыхались тени Тома и Энди, изредка позволяя себе поддаться уговорам принять участие в какой-нибудь тусовке в студенческом общежитии. Защитила диплом, подала заявление в «Элм Холлоу», приписав, что, если нет вакансий, готова работать на общественных началах. И действительно проработала два года, пока не освободилось место. Преподавала, присутствовала на родительских собраниях, ревновала ко всем. Стала деканом. Временами видела его безжизненно осевшее тело, и у двери этого кабинета, и у других дверей.
И это был не единственный призрак. Повсюду мне слышался голос Робин, я видела ее в коридорах и классных комнатах, вращающейся в кругу новых школьниц, новых жизней. Я читала учебники по химии, рылась в скучных книгах по токсикологии, в старых книгах, где приводятся перечни печально известных отравлений. Теперь, с наступлением эпохи интернета, я постоянно выискиваю новые публикации, где содержатся хотя бы малейшие сведения о белладонне и ее вредоносном воздействии на человеческий организм. Потому что ужас белладонны состоит в ее ослабляющих организм свойствах, ведь той дозы, что приняла Робин, – то есть даже не приняла, а выкурила, – вряд ли достаточно, чтобы умереть. У нее просто остановилось сердце, иных побочных эффектов не было. Она умерла – невозможно себе представить! – в идеальной форме.
В конце концов я убедила себя – как это бывает с людьми зрелого возраста, когда сила воображения угасает и воспринимаешь исключительно реальное положение дел, – что, возможно, все было иначе, нежели мне представлялось. Про убийство декана я забыть не могла, в этом смысле действительность остается действительностью, но так или иначе примирилась с ним (если с такими вещами вообще возможно «примириться», ведь видения и тени все равно продолжают тебя преследовать). И все же это, можно сказать, осталось в прошлом. А вот все остальное – неужели просто цепь случайных совпадений? Быть может, это просто насмешка судьбы, что Том умер именно той ночью, когда мы совершали ритуал; а смерть Робин, если на то пошло, смерть, вызванная передозировкой, – да, конечно, трагедия, но такая трагедия, которую я при всем желании предотвратить не могла. И даже история, связанная с Ники, волшебной куклой и Эмили Фрост, – все это в своем роде игра воображения? С Ники я позже встречалась, к тому времени она уже сама стала матерью и какой-то большой шишкой в интернет-индустрии, в которой я ничего не понимаю. Она не могла этого сделать. Это невозможно, это детские игры, абсурд.
