— Здравствуйте, — вежливо кивнула Элиза. — Вы, должно быть, Дженис? Проходите. — Она проводила ее в гостиную и предложила: — Присаживайтесь. Я позову папу. Ой, только не в это кресло! Это мамино.
Дженис села, куда ей указали, а Элиза крикнула, задрав голову:
— Папа, Дженис уже здесь!
Через некоторое время, прошедшее в неловком молчании, из мансарды спустился Уолдо.
— Прости, дорогая. Я размачивал кисти. Так приятно снова вернуться к мольберту! Вот собираюсь заняться портретами. Новая жизнь — новый стиль. Так, значит, вы уже познакомились?
— Да, познакомилась, — сказала Элиза.
— Я твоя новая мама, — улыбнулась Дженис.
— Ну, пока еще нет…
У Дженис возникло ощущение смутной угрозы, но Уолдо ничего не заметил. Он беззаботно тарахтел про портреты, обещая, что первой картиной в этой его новой жизни станет портрет Дженис. Дженис, не привыкшая к безделью, моментально представила себе долгие часы непрерывного сидения и спросила, обязательно ли ей позировать или он мог бы сделать портрет с фотографии.
— Папа никогда не пишет с фотографий, — обиделась Элиза.
— Да. Но, думаю, для Дженис мы могли бы сделать исключение, — сказал Уолдо.
— Но ты же всегда говорил, что это ложь, а не искусство, — возразила Элиза. — Или ты уже так не думаешь? Может, ты переменил свои взгляды?
— Разумеется, нет, — успокоил Уолдо. — И Элиза, как всегда, права. Она — моя творческая совесть. Никаких фотографий. Все в натуральном свете.
— Меня временно отстранили от занятий, — сообщила Элиза. — Так что я могу попозировать тебе, папа. Времени полно.
Пока выясняли, за что Элизу отстранили от занятий, и доказывали несправедливость наказания, как-то само собой получилось, что первым портретом Уолдо стал портрет дочери, а не новой жены. Элиза накрыла чай; вдруг проснувшиеся в ней домашние добродетели несказанно порадовали отца — он не мог на нее нахвалиться.
— Теперь, когда мамы здесь нет, кто-то же должен позаботиться о тебе. О великом художнике! — сказала Элиза.
Дженис сохраняла невозмутимость. Над ней откровенно насмехались. И над Уолдо тоже — только чуточку иначе, словно отчитывали, как непослушного мальчишку.
— Вы останетесь на ужин? — поинтересовалась Элиза.
Дженис ждала, что за нее ответит Уолдо, но тот промолчал. Тогда она взяла на себя смелость и решительно заявила:
— Я переезжаю к вам. А стало быть, и ужин приготовлю.
Элиза смерила обоих недоуменным взглядом, словно впервые о таком услышала.
— Вы переезжаете к папе?! Но вы же с ним не расписаны!
— Мы скоро распишемся, Элиза, — успокоил Уолдо. — Не забывай, на дворе двадцать первый век.
— Да, и ты съешь приготовленный мной ужин, — стояла на своем Дженис. — Посмотри, какая ты худенькая.
— Нет, я ушам своим не верю! — вскричала Элиза дурным голосом и, закатав рукав футболки, уставилась на руку, словно это было решением всех проблем.
Дженис заметила на тоненькой ручке следы шрамов, прежде чем Элиза выбежала из комнаты.
— Это не очень тактично с твоей стороны. Теперь она опять впадет в отчаяние, она ведь такая чувствительная! — И Уолдо бросился догонять дочь.
Ужин заменила поездка в больницу, где наложили швы и сделали перевязку — в разрезе от бритвы виднелась белая кость. Добраться до кости на тощенькой ручке не составляло труда. В больнице «Скорой помощи» у Элизы имелась уже внушительной толщины медицинская карта. Дженис чувствовала себя хуже некуда. Неужели ребенок нанес себе такую травму из-за нее? Ей стало существенно легче, когда она узнала, что подобное происходит уже более двух лет. Так что ее вины тут нет.
— Я думал, она вылечилась, — переживал Уолдо. — Нет, я правда так думал, и вдруг на тебе! Бедный мой цыпленочек!
Они порешили, что Дженис сегодня переночует у себя, чтобы не усугублять сложившееся положение и дать Элизе успокоиться. Дженис уехала на такси, а Элиза приготовила ужин — с удовольствием крутилась возле новенькой плиты, даже напевала, пока Уолдо накрывал стол на двоих.
Сделка по продаже дома Дженис шла полным ходом, но все еще можно было остановить. Дженис посоветовалась с матерью, и та сказала, что жить ей с мужем долго, а Элиза скоро вырастет и освободит их от своего присутствия, так что Дженис можно не волноваться. В этом возрасте ни одна девочка не бросится радостно на шею мачехе, к тому же Элиза только что пережила скандальный развод родителей. На ее месте любая бы так себя вела.
— Но у нас все летит под откос! — возразила Дженис и, встретив удивленно-возмущенный взгляд матери, нахмурилась.
Она привыкла к одобрению. А сейчас вдруг поняла, что матери нужны от нее только внуки и привычная материнская забота вдруг сместилась на целое поколение. Дженис казалось, будто ее предали. Она ужасно обрадовалась, когда к ней прибыл Уолдо вместе с грузовиком для перевозки вещей. «Он единственное, что у меня есть в жизни, — думала она. — Это настоящая любовь. У нас будут дети, семья, и Элиза постепенно привыкнет. Конечно, привыкнет». Со спокойным сердцем она подписала бумаги на продажу квартиры.
Элиза помогала ей распаковывать вещи. Несмотря на перевязанную руку, она делала это энергично и проворно. Даже съела одно печеньице с чаем и все время добродушно улыбалась. «Все образуется, все будет нормально», — думала Дженис. Уолдо поднялся к себе в мастерскую готовить холст для первого портрета из их новой жизни — жизни с правильной женой. Дженис размышляла: «Если это так важно для Элизы, пусть она позирует первой». Ни в коем случае не следует вступать в соперничество за внимание Уолдо со своим приемным ребенком — или без пяти минут приемным ребенком.
Когда дошло до одежды, которую требовалось повесить в гардероб, Дженис понадеялась, что Элиза уйдет. Но не тут-то было. Она осталась. Дженис привыкла жить одна, без надзора, но теперь, как видно, все будет по-другому. Выходит, отныне она окажется на глазах не только Уолдо — что само по себе уже не просто, когда ты, устав за день, хочешь опуститься в кресло и подремать перед телевизором, — но и у Элизы, которая будет постоянно разглядывать ее и давать оценку? А на выходные она станет приезжать домой? Ну конечно! И что она там, интересно, наворотила в школе? За что ее временно отчислили? Может, разумнее перевести ее в другую школу? В Эрлз-Корт например. Нет, ничего пока не утряслось, все осталось в подвешенном состоянии. И Дженис поняла, что, если попытается руководить девочкой, это может кончиться новой поездкой в больницу. И Уолдо не будет перечить дочери.
А между тем Элиза по одной доставала одежки Дженис, трясла их и разглядывала, перед тем как повесить в бывший материн шкаф.
— У вас с мамой один размер, — сообщила она. — Только ваша задница толще. — Она говорила вроде бы добродушно, но при этом ехидно высовывала язычок — точь-в-точь как змея. На ее собственную тощую жопку невозможно было смотреть без боли.
