стихотворение. Закончив чтение, он умолк. Воздух, казалось, дрожал от переполненности чувствами.
— Это было прекрасно, Антуан, — вздохнула бабушка. — Ты выразил все, что хотел сказать. Все, что я хотела услышать.
На какое-то мгновение она приумолкла. Затем ее губы раздвинулись в тонкой улыбке.
— Плагиат, Антуан? — спросила она.
Улыбка, которой Антуан ответил матери, была столь же лучезарной.
— Разумеется, мама, — ответил он. — Разумеется.
Они обнялись, плача. Гудение рожка такси, казалось, стало еще более нетерпеливым. Антуан взглянул на меня, прячущегося под лестницей. Он легонько кивнул мне, как бы говоря: «До свидания. Будь внимателен». Затем он развернулся и, не взглянув более на мать, побежал к двери. Ему было тридцать семь, но выглядел он на все шестьдесят, казалось, он несет на своих плечах огромную тяжесть. Не дойдя до двери, он остановился, услышав голос матери, в последний раз напутствовавшей его.
— Не оглядывайся, Антуан, — сказала она. — Никогда не оглядывайся. Будь счастлив и действуй. Действуй! В этом все дело. Действуй!
Та сцена наполнила меня странной грустью, не ушедшей и по сей день, — в высшей степени неизъяснимой меланхолией, которую дон Хуан объяснил тем, что тогда я в первый раз узнал, что наше время когда-нибудь закончится.
На следующий день моя бабушка отправилась со своим советником, слугой и камердинером в путешествие к таинственному месту, называвшемуся Рондонией, где ее советник-маг собирался найти для нее лекарство. Бабушка была неизлечимо больна, а я даже не знал об этом. Она так и не вернулась, и дон Хуан объяснил, что продажа всего своего имущества и передача денег Антуану была величайшим магическим актом, предпринятым ее советником, чтобы избавить ее от забот о членах своей семьи. Они были так разозлены на мать за ее поступок, что их не заботило, вернется она или нет. У меня было чувство, что они даже понимали, что больше не увидят ее.
Стоя на этой плоской горной вершине, я вспомнил эти три случая своей жизни так, как будто они произошли всего мгновение назад. Поблагодарив этих троих, я преуспел в возвращении их в мою жизнь на эту вершину. Когда я закончил кричать, мое одиночество стало невыносимым. Я заплакал.
Дон Хуан терпеливо объяснил мне, что одиночество неприемлемо для воина. Он сказал, что воины-странники могут положиться на то, на что обращают всю свою любовь, всю свою заботу, — на эту чудесную Землю, нашу мать, являющуюся основой, эпицентром всего того, что мы собой представляем, и всех наших дел, той самой сущностью, к которой все мы возвращаемся, той самой, что позволяет воинам-странникам отправиться в свое окончательное путешествие.
Затем дон Хенаро стал совершать акт магического намерения в поддержку моего предприятия. Он выполнил серию удивительных движений, лежа на животе. Он превратился в светящуюся каплю, которая, казалось, плыла по земле, как по воде. Дон Хуан сказал, что таким образом дон Хенаро обнимает огромную Землю и что, несмотря на разницу в размерах, Земля ощутила его объятия.
Действия дона Хенаро и объяснения дона Хуана способствовали тому, что на смену моему одиночеству пришла огромная радость.
— Я не могу смириться с мыслью о твоем уходе, дон Хуан, — услышал я свой голос.
Звук моего голоса и сказанные мной слова привели меня в замешательство. Еще большее огорчение я почувствовал, когда начал непроизвольно всхлипывать, побуждаемый жалостью к самому себе.
— Что со мной, дон Хуан? — пробормотал я. — Я никогда не знал такого состояния.
— С тобой происходит то, что твое осознание вновь достигло пальцев твоих ног, — ответил он, смеясь.
Я совершенно утратил контроль над собой и полностью отдался чувствам подавленности и отчаяния.
— Я хочу остаться один, — пронзительно вскрикнул я. — Что со мной происходит? Во что я превращаюсь?
— Пусть все идет своим чередом, — мягко сказал дон Хуан. — Чтобы покинуть этот мир и предстать перед неведомым, мне понадобится вся моя сила, все мое терпение, вся моя удача. Но прежде всего мне будет нужна вся стальная выдержка воина-странника. Тебе же, чтобы остаться и продолжить путь, как подобает воину-страннику, понадобится все то же, что и мне. Путь, в который мы отправляемся, нелегок, но остаться ничуть не легче.
Чувства захлестнули меня, и я поцеловал ему руку.
— Ну-ну-ну! — сказал он. — Ты еще башмаки мне почисть!
Охватившая меня мука из жалости к себе превратилась в чувство ни с чем не сравнимой утраты.
— Ты уходишь! — пробормотал я. — Боже мой! Навсегда!
В этот момент дон Хуан проделал со мной то, что постоянно проделывал, начиная с первого дня нашего знакомства. Он надул щеки, как будто задержав дыхание после глубокого вдоха, хлопнул меня по спине левой рукой и сказал:
— Встань на цыпочки! Поднимись!
В следующее мгновение я вновь обрел над собой полный контроль. Я понял, чего от меня ждут. Я больше не колебался и перестал беспокоиться о себе. Меня не заботило, что произойдет со мной после того, как дон Хуан покинет меня. Я знал, что его уход неизбежен. Он посмотрел на меня, и его глаза сказали мне все.
— Мы больше никогда не будем вместе, — мягко сказал он. — Тебе больше не нужна моя помощь, да я и не хочу тебе ее предлагать, поскольку ты достоин того, чтобы называться воином-странником, и ты плюнешь мне в глаза, если я предложу ее тебе. С определенного момента единственной отрадой для воина-странника становится его уединение. Точно так же я не хотел бы, чтобы ты пытался помочь мне. Раз уж я должен уйти, я ухожу. Не думай обо мне, ведь и я не буду думать о тебе. Если ты настоящий воин-странник, будь безупречен! Заботься о своем мире. Почитай его, защищай его даже ценой собственной жизни!
Он двинулся прочь от меня. Этот момент был выше жалости к себе, слез, счастья. Он кивнул головой, то ли прощаясь, то ли давая знать, что понимает мои чувства.
— Забудь о себе, и ты не будешь бояться ничего, на каком бы уровне осознания ты ни оказался, — сказал он.
В порыве легкомыслия ему хотелось поддразнивать меня до самого конца. Он делал это в последний раз в этом мире. Он протянул ко мне ладони и растопырил пальцы, как ребенок. Затем он вновь сжал их.
— Чао! — сказал он.
Я знал, что выражать печаль и сожалеть о чем-либо бессмысленно, но мне
