Книга Темная вода - Ханна Кент

НОРЕ КАЗАЛОСЬ, что она уже никогда не согреется. Она видела, как, несмотря на утренний час, лбы судейских блестят от пота, видела, как эта громадная, шаркающая ногами толпа людей обмахивается и вытирает платками лица, а сама дрожала, точно вокруг мела пронзительная вьюга.

В который раз она спрашивала себя, не сходит ли с ума. Время, казалось, перестало идти размеренно и последовательно, оно металось — то вперед, то назад. Процесс мучительно полз от одного дня заседания к другому, а Нора стояла с разрывающимся мочевым пузырем, не в силах удержать в памяти имя очередного свидетеля. Едва заканчивал один, как его сменял другой.

Во всех подробностях ей запомнились только показания Мэри Клиффорд. Она стояла, дрожа, за перегородкой, и вновь видела девочку, переминавшуюся с ноги на ноги под градом вопросов. Взгляд ее, когда Нора встречалась с ней глазами, казался твердым. В какой-то миг Нора готова была поклясться, что это ее рыжеволосая дочка целует Библию и под присягой свидетельствует против нее.

Это моя мать убила моего сына.

Меня повесят, внезапно пронеслось в мозгу, и Нора ухватилась за свои наручники. Сквозь монотонный голос королевского обвинителя она слышала, как стучат ее зубы.

Нора старалась сосредоточиться и вслушаться в то, что говорит суду, жестикулируя, новый свидетель. Тот самый полицейский, что ее арестовал. Она заметила, что на суд он явился побрившись, и представила себе, как он стоял утром перед осколком зеркала, с бритвой и ремнем для ее правки, в то время как она валялась в камере, расковыривая себе кожу на подошвах. Борясь с тошнотой. Мучимая тревогой. Женат ли он, есть ли кому согреть ему воду для бритья? Подать завтрак? Нора представила себе, как этот полицейский тщательно соскребает бритвой щетину с горла, но, почувствовав, как сжалось собственное горло от приступа тошноты, уставилась в пол.

— Расскажите мне, — обратился обвинитель к констеблю, — в каком состоянии находилась Энн Роух, когда вы ее арестовывали?

— Войдя в дом, я застал подсудимую на четвереньках. Она выгребала золу из очага. Я решил, что женщина не в себе, и сказал: «Энн Роух, знаешь ли ты, зачем я здесь?» Она не ответила. Я сообщил ей, что у меня имеется предписание арестовать ее, и спросил, известно ли ей, где находится тело Михяла Келлигера, так как она обвиняется в том, что утром утопила его. Она ответила: «Добрые соседи забрали Михяла и оставили вместо него фэйри», и только когда я спросил, где тело фэйри, она отвела меня к месту захоронения.

— Где обнаружили тело?

— В безлюдном месте, которое местные зовут Дударевой Могилой. Тело зарыли неглубоко. Оно отчасти проглядывало из земли.

— Подсудимая выглядела огорченной?

Констебль откашлялся.

— Мне показалось, ее удивил арест миссис Лихи. И она спросила, не было ли при ней маленького мальчика. Когда я поинтересовался, какого мальчика имеет она в виду, Энн Роух ответила: «Михяла Келлигера».

— Она это сказала после того, как сама же привела вас к месту захоронения и телу убитого?

— Так точно, сэр.

— Было ли что-нибудь еще примечательное в том, как выглядели или вели себя подсудимые во время ареста?

— Одежда миссис Лихи была совершенно мокрой. Насквозь. Из этого мы заключили, что утром она, так или иначе, входила в воду. И пахло от нее речной тиной.

— А одежда Энн Роух тоже была мокрой?

— Нет, сэр. И я подумал, что это странно, учитывая, что обе они — Мэри Клиффорд и миссис Лихи — утверждали, что и она находилась в воде, но потом подсудимая пояснила, что окунала ребенка — подменыша, как она его называла, — сняв с себя одежду.

У Норы ныли все кости. Каждую ночь воображала она свой покинутый дом в долине, слышала скрип двери и видела, как входит в хижину Михял, как ищет ее. Она думала о том, в какой одежде он будет. Во что обрядили его фэйри? Возможно, он явился голым, и она представляла себе, как внук заползает под Мартинову куртку, сворачивается калачиком, ежась от холода на соломенном матрасе или возле остывшего очага, как ждет ее возвращения. Она видела перед собой его круглое личико в окне, воображала, как стоит он во дворе, как ветер шевелит его волосы, а он вглядывается в даль, смотрит, не покажется ли на склоне бабушка, идущая по дороге.

Как же ему, должно быть, страшно, думала она. Очень может быть, что он вернулся и ему страшно. Ведь он же совсем маленький.

А что будет, если ее повесят? Останется ли он в ее хижине, пока она не зарастет травой? Или уйдет, будет бродяжничать, бедный, одинокий, пока не исхудает, не станет похожим на то существо, что бросили они в воду?

— Гонора Лихи!

Нора, вздрогнув, подняла голову и прикусила костяшку большого пальца. Весь зал смотрел на нее.

Свидетеля-полицейского уже не было. Обвинитель, защитник и судья выжидающе глядели на нее.

Она поглядела на мистера Уолша, который поторапливал ее нетерпеливым жестом.

— Да?

— Не поцелуете ли вы Библию и не принесете ли присягу?

Нора сделала что полагается. Дрожащими руками взяла Библию, показавшуюся ей очень тяжелой.

— Гонора Лихи, не будете ли так любезны описать нам состояние Михяла Келлигера в то время, как он поступил под вашу опеку.

Нора оглядела зал суда, остановила взгляд на лицах присяжных. Они смотрели на нее с интересом, наморщив лбы.

— Миссис Лихи, вам повторить вопрос? Каким образом вы стали опекать Михяла Келлигера?

Нора повернулась к обвинителю. Кто-то в толпе кашлянул.

— Мы оба стали его опекать — я и муж. Моя дочь скончалась, и ее муж привез ребенка нам. Мальчик был как скелет, и мы боялись за него. Казалось, он оголодал. Он не ходил, но я думала, что это просто от слабости.

— Это было впервые, когда вы увидели внука?

— Я видела Михяла и раньше. Два года назад. Тогда он был здоровым мальчиком. Он разговаривал, бегал. Я собственными глазами видела, что он здоров.

— Миссис Лихи, ваш муж умер вскоре после того, как к вам был привезен Михял, не так ли?