Я вспоминаю женщину в поезде, на котором покидала Италию, и засыпаю с улыбкой.
Билл уговаривает меня вернуться в Лондон. Она переехала из нашей старой квартиры, нашла новую, по ее словам, прекрасную, которую она делит еще с парой ребят. Я чувствую, что подвожу ее, но не испытываю по этому поводу ни малейшего сожаления. Ни люди, ни место не приводят меня в восторг. Я не хочу возвращаться в город. Я размышляю о том, чем хочу заниматься дальше, и пока что мне удалось понять одно: я точно не хочу работать чьим-то личным ассистентом и не хочу спускаться каждый день в подземку.
Папа предлагает задуматься об образовании по предмету, который сможет меня по-настоящему заинтересовать. Я ищу информацию в Сети и однажды натыкаюсь на объявление о курсе по восстановлению объектов старины, относящихся к английскому наследию в Кембридже. Сначала мне кажется, что это не имеет ко мне отношения, но я не закрываю вкладку на планшете, и каждый день она снова попадается мне на глаза. Будто ждет.
Однажды, не зная, чем заняться, я решаю поискать что-то о Вивьен в интернете. Я не жду чего-то нового, но вдруг вижу знакомое имя:
Я дважды читаю заметку и сразу же начинаю поиск подробностей истории. Но на всех сайтах все то же самое. Значит, Гилберт Локхарт окончательно утратил рассудок, если можно сказать, что он у него когда-то был. После лжи и насилия, после предательства он кончил нищим и обездоленным стариком. Интересно, было ли в его жизни хоть что-то, кроме саморазрушения?
Глава пятьдесят первая
В воскресенье мы собираемся на обед, как и обещали папе. Мэри суетится, нервничая из-за моих сестер и особенно из-за меня, ведь это был наш дом, наш и нашей мамы, и мы не привыкли чувствовать себя в нем гостями. Но я ничего не имею против. Мне нравится. Нравится быть среди детей, а не среди родителей. Все мы живем дальше. Все идем вперед.
В доме царит хаос. Хелен и ее суженый ссорятся из-за места проведения церемонии, Софи постоянно убегает на кухню, чтобы ответить на звонок своего агента. Тильда налегает на алкоголь и выглядит бледной. Я думаю, не беременна ли она, но, кажется, никто вокруг не замечает, и я, конечно, не поднимаю эту тему.
Кое-как Мэри удается собрать нас вместе за столом.
— Расскажи нам еще раз о Джеймсе, Люси, пожалуйста, — говорит Хелен, передавая папе картофель. — Это отличная история, — кивает она жениху, — тебе нужно ее услышать.
В смущении я отмахиваюсь.
— Ну давай, — поддерживает ее Софи.
Раньше эта троица никогда не говорила мне, что делать, наоборот, это я указывала им, что пора делать домашнее задание или ложиться спать.
— Нечего рассказывать, честное слово, — говорю я. — Я столкнулась с ним на прошлой неделе.
— Такой ублюдок, — бормочет Тильда.
Софи улыбается:
— Пап, ты слышал?
Папа кивает. Он подливает мне вина.
— Она отлично справилась.
— Что ты ему сказала? — спрашивает Мэри.
— Надеюсь, ты высказала ему все, что думаешь, — говорит Тильда.
Дело было в том, что я не собиралась делать ничего подобного. Это было не важно. Мне и в голову не приходило переживать из-за Джеймса: я так долго была им одержима, что, когда наступило время по-настоящему разозлиться, была слишком для этого измучена. Откровенно говоря, его поступок меня не удивил. К тому же мою голову занимало слишком много вещей поважнее, на фоне которых образ Джеймса поблек почти до полного исчезновения. Но даже несмотря на это, видя, как это воодушевляет мою семью, я не могу отказать себе в маленьком удовольствии и не рассказать об этом еще раз. В конце концов, возможность была просто прекрасная — кто я такая, чтобы ее игнорировать?
И я рассказываю, как гостила у Билл в Лондоне и в один прекрасный день решила пройтись по магазинам. Я думала, что никогда больше не смогу вот так запросто болтаться по городу, не привлекая ничьего внимания. Но правду говорят: сегодняшние газеты завтра станут просто бумажками. Почти год прошел со смерти Грейс Кэллоуэй, люди забыли меня. И если мое имя еще может заставить кого-то удивленно приподнять бровь, то мой снимок едва ли попал в газеты, а если я и была кому-то знакома, то сейчас сильно изменилась. Мое громкое дело уже через месяц перестало быть интересным, его затмил расовый скандал на телешоу и история футболиста, которого застали на горячем с женой брата. Слухи никогда подолгу на одном не задерживались. Мне до сих пор стыдно за то, что произошло. Иногда я делаю попытки узнать, что стало с детьми. К чести Джеймса, он стал уделять им гораздо больше времени и внимания, и нарочно или по совпадению попадает под прицел камер, когда играет с ними в парке или садится в самолет, чтобы отвезти на шестизвездочный курорт в Дубае поплавать с дельфинами. Я цинично подозреваю, что это продуманная акция, чтобы убедить общественность, что он несчастный отец-одиночка, но я надеюсь, что он действительно сильно изменился — во всяком случае, в этом отношении. Что касается женщин, то он остался прежним.
Я рассказываю, как вошла в кафе, а там — сюрприз! — он. Он сидел с женщиной, брюнеткой. Я видела ее только со спины, но сразу узнала. Это была Наташа Фенвик, ее длинная голая шея, аккуратный высокий конский хвост. Они смеялись, и было в этом смехе что-то, что сильно меня встревожило, — неуважение, эгоизм, — и, не успев понять, что делаю, я последовала к их столу.
Он пил кофе, она ела спагетти болоньезе. Мне показалось странным, что она ест что-то калорийнее салатного листа, когда просто пьет кофе. Как будто кто-то хотел сделать мне приятное и устроил все это специально, даже соус был подобран правильный. Тот, кто это подстроил, сидел на моем плече и нашептывал: Давай, сделай это, ты этого хочешь…
Я заметила, как оценивающе он на меня взглянул, — видимо, я ему понравилась. Он думал, что к нему направляется поклонница, чтобы попросить его номер, невзирая на то что он сидит в компании своей девушки, и его готовность пренебречь этим фактом в очередной раз доказала мне, в какое дешевое дерьмо я однажды вляпалась. А потом он узнал меня. О, какое я испытала в тот момент удовлетворение: он побледнел, уголки рта опустились, как будто пощечину получил. Наверное, действительно ожидал. Я тоже так думала.
