Книга Киномеханика - Вероника Кунгурцева

Марат понимал, что дотошный следователь в конце концов раскроет его и отправит в сопровождении милиции в Учреждение. В этом городе дел у него фактически не осталось — так или иначе приходилось возвращаться в Юргу; эскорт милиционера обеспечивал гарантированно скорое, на пятые сутки, возвращение, а это одно ему сейчас и требовалось. Наверное, достать билеты в разгар сезона стоило труда. Впрочем, наверняка в железнодорожных кассах всегда имеется неприкосновенный запас для таких и подобных им случаев — так называемая бронь. Он собирался найти и допросить уволившуюся уже нянечку Учреждения, которая, получая открытки с юга от некой гражданки, дала ему в порядке частной инициативы адрес истца, а также снабдила в конце концов уликами: утраченными ныне открытками с видами города-курорта.

«Не надо быть и писцом, чтобы стать истцом». «Без истцов нет ответчиков, а без ответчиков нет Учреждения. Значит, в ком корень зла?» «Истцов не выбирают». «Истица суровей волчицы». Эти и подобные им пословицы и поговорки всегда были на устах старого сидельца Петрика. Учреждение не считало справедливыми все иски, по которым сидели ответчики. Но даже когда истцы и истицы желали отозвать иск, им говорили, что поздно. У человека в жизни должна быть великая цель, и в Учреждении их по-своему готовили к ее выбору и достижению. И Марат с раннего детства знал свою цель и тоже готовился к ее достижению, хотя он не хотел быть космонавтом, ученым, директором завода, народным артистом или даже капитаном дальнего плавания, но он тоже был пытливым идейным исследователем (в своем роде, конечно). Любая легенда была правдоподобнее того, чем он в действительности занимался, потому что это они имели с бессознательного возраста. Рослым слишком много и долго приходилось объяснять, поэтому не только их, но и его (главное — своей краткостью) устраивала формулировка «патологически лжив и склонен к бродяжничеству» — моральная ориентировка, которую дала Директриса и которую прочел сегодня следователь по особо важным делам Прохор Голубев. Марат нисколько не сердился на Директрису, давно простив ей даже «шкаф», — от истцов он стерпел бы и не такое. В какой-то раз, чтобы испытать себя, он вновь засел в том шкафу, предварительно выдернув из стены гвоздик, привязав к нему нитку, вставив в замочную скважину, развернув там гвоздь и натянув нить. Надзирательница долго тыкала то одним ключом, то другим — ключи не лезли в замочную скважину. Позвали пьяного слесаря, который, как ни старался, не смог открыть дверь и, уходя, злобно пнул мебель ногой. Марат слышал, как вызванная из кабинета Директриса говорит по ту сторону тьмы, что в конце концов прикажет бросить этот шкаф в Томь — он ей здесь не нужен: только место занимает да искушает младший контингент на нарушения порядка, вот прямо сейчас этим и займется. Со шкафом и впрямь некоторое время возились: кряхтя и пыхтя, ворочали, опрокинули навзничь, но Марат, выбрав верное направление, не ударился затылком. Он вцепился в деревянную штангу, на которую предполагалось вешать плечики с пальто и костюмами; некоторое время мебель несли на руках, наверное, облепив по периметру, как муравьи, но в узкой двери громоздкий шкаф застрял — и его, с трудом выдернув обратно, тут, у стены, и оставили. Марат перенес качку, точно моряк, посаженный в трюм за провинность, но вылез тогда, когда посчитал нужным. Он остался хромым, потому что беспокойно носил гипс и кость неправильно срослась. На повторную операцию класть не стали — из районной больницы он совершил свой легендарный побег на костылях и угон инвалидной коляски. Директриса сказала: «Хромой меньше бегать будет». И врач его поддержала: «Кроме того, нет гарантии, что он опять не сместит гипс». Обреченный обстоятельствами на временную обездвиженность, Марат тренировал руки: отрабатывал до автоматизма карточные фокусы. Игроком он стал не по желанию, а по необходимости. У него был врожденный дар памятливости. Но он не просто зарыл его, а извратил, развил в дурную сторону, прослыв среди надзирателей умственно отсталым, что было ему только на руку. Он страдал склерозом на их имена и лица, но две семерки треф в двух одинаковых колодах (если ими играли, конечно) были для него различными, потому что паутина тончайших трещинок и мельчайших дефектов была неповторима, как дактилоскопические линии на подушечках его пальцев, которыми он так остро чувствовал рельеф плоских карт. Карты в побегах-уходах-командировках давали самый безопасный из всех быстрых заработков. Не только рядовых членов Системы, но и некоторых ответственных работников азарт превращал в тайных сообщников Марата. Те, кого он по интуиции вовлекал в игру, считали своим долгом безропотно отдать все, что ставилось на кон. Возможно, в случае крупных проигрышей эти заложники чести не были бы так покладисты, но Марат без крайней необходимости не играл по-крупному. Он лишал их мелочи без серьезного ущерба для их карьеры и личной жизни. А ему хватало этих копеечных и рублевых взяток, потому что он привык довольствоваться малым. Он не поднимал шума в общественных местах и умел ускользать от внимания, а вот длительное безденежье грозило неминуемым крахом. Охотящаяся за ним Система только и ждала, что он проявит себя, когда нужда подтолкнет его на мелкую кражу или ничтожное вымогательство. При деньгах же он растворялся среди миллионов лояльных граждан, делающих мелкие покупки. Марат считал себя азартным игроком, но не в карты, поэтому при взгляде на дам и королей никогда не забывался настолько, чтобы зайти слишком далеко. Ну а угроза испорченной репутации мало волновала того, кто, путешествуя, менял компании, как колоды.