Навстречу неторопливо ползла «Татра» с рудой.
– На фабрику везет. – Лавренюк принял немного вправо.
– У него Сталин на лобовом стекле, или показалось? – Мирон Андреевич наклонился вперед, положив руки на спинку водительского сиденья.
– Не показалось, – ухмыльнулся Лавренюк. – Народ резвится, на потребность порядка намекает.
– Без него что ж, никак? – Мирон Андреевич тронул за плечо Тараса. – Сам-то что думаешь?
– По-вашему, пора нас гнать, пока до беды не довели? – без обиняков сказал Лавренюк. – Словом можно заставить людей бить мух, комаров, воробьев, друг друга. Можно повести их направо, налево, а сделать лучше – нельзя. Хоть тресни. Какие правильные слова ни говори.
– Как же ты работаешь, Тарасик? – Мирон Андреевич посмотрел в затылок зятю. – Ты, выходит, не веришь? Как же так?
– Верь не верь, ничего изменить не можем, – зло усмехнулся Лавренюк. – Даже в отдельно взятом районе. Валюту добываем в чистом виде, а смысл уходит, жалко.
– Что-что? – не расслышал Мирон Андреевич.
– Смысл, говорю, уходит. – Лавренюк немного повернул голову назад, к тестю. – Исчерпываем себя, а это худо, это как смерть.
Он выпрямился, посмотрел вперед. Чуть в стороне набирала высоту ярко-оранжевая «восьмерка» – сочным апельсином плыла, высекая винтом хрустальные искры из воздуха и солнечных лучей. Лавренюк слегка подался вперед, провожая вертолет взглядом.
«А все-таки хорошо! – подумал он, вздохнув. – Даже эта засыпающая перед зимой природа, утыканные редкими деревьями сопки, огненные пятна тальника, похожие на затухающие костры; белоснежные вершины еще не казались однообразными под ярким солнцем, а как за ту, что впереди, зацепилось полупрозрачное облачко! Какая же красота: одинокая машина на дороге, вертолет в голубом небе, сопки в снегу… Посмотреть бы на все вон с той горы».
Машина шла быстро и ровно. Впереди был небольшой поворот. Не снижая скорости, Лавренюк вписался в него, а на выходе в азарте чуть добавил хода. Только в самый последний момент он заметил на дороге мелкие поперечные волны, рефлекторно вдавил педаль тормоза, на полной скорости влетев на «гребенку». Посыпались страшные удары. Тарас еще крикнул: «Держись!» – вцепившись в руль. Но их швырнуло влево, он больно ударился грудью, в глазах все разом подернулось, будто изнутри в них впрыснули ярко-красную жидкость. Он не видел, как правые дверцы распахнулись, из передней вылетела Кира с Федькой, намертво держа полу его пальтишка. Сквозь туман, застлавший сознание, ему казалось, что все происходит очень медленно, как в невесомости, он даже хотел протянуть руку, чтобы задержать их, но почему-то не успел. Через заднюю дверь вывалился Никита. Машина, развернувшись на сто восемьдесят градусов, перекатилась через крышу, словно нехотя встала на колеса и замерла.
С нарастающим страхом он смотрел на хорошо знакомое лицо, на чуть изломанную левую бровь, которая всегда надламывалась от удивления. Казалось, Кира наблюдает за ним из-под слегка прикрытых ресниц, притворяется, разыгрывает его. Хочет узнать, как поведет он себя, что станет делать. И только ледяной запах гибели, который он чувствовал, не позволял обмануться возможностью возврата к той жизни, которой все они жили несколько минут назад.
И вдруг что-то опять изменилось в его сознании. Какой-то странный сигнал пришел из его глубин. Он вспомнил случайно найденный в тайге труп несчастного, скорее всего бича, лежащего под кустом, словно во сне. Его поразили тучи комаров вокруг.
«Хорошо, что сейчас не лето и нет комаров, – подумал он. – А то налетели бы на ее лицо, на прикрытые ресницами глаза, на открытые ноги». Потрясенный, в обжигающем порыве несчастья, словно в полусне, он спрашивал себя, как можно сейчас думать о каких-то комарах? Он видел старшего сына, неподвижно лежащего в неудобной позе, и понимал, что с ним. Поискал глазами Федю, встал, шатаясь и чувствуя нарастающую в груди боль (наверно, сломаны ребра), сделал несколько шагов туда-сюда, озираясь по сторонам, ища взглядом маленькое тельце.
В вертолете потеплело. Могучий Варов, а за ним остальные скинули теплые бушлаты. Варов достал из кармана рюкзака плоскую литровую флягу из «нержавейки», загодя порезанную толстыми ломтями оленину и сало в фольге. Устроил закуску на рюкзаке, толкнул его ногой на середину салона и пустил фляжку по кругу.
– Для настроения, – распорядился он низким густым басом. – Его широкий рот на крупном смуглом лице с тяжелой выдающейся вперед челюстью боксера скривился, изображая улыбку.
Как многие высокие люди, Варов сутулился, отчего казалось, бычья шея его растет вперед, а голова посажена сразу на плечи. Это придавало ему устрашающий вид. «Попробуй встретить такого ночью на пустынной дороге», – принимая фляжку, подумал Перелыгин.
Но Бог, похоже, умышленно запрятал добрую варовскую душу под страшную оболочку, отпугивающую людей, которым он не мог ни в чем отказать. Безотказность вела его по жизни и стала судьбой. Он приехал на рудник бурильщиком, народ прибывал, и его за внушительность выбрали бригадиром. Никакой милиции в поднимающемся поселке не было, а надо хоть как-то следить за порядком – старшим местной дружины назначили его. Мелкие дебоши по пьянке сошли на нет за неделю. Он выводил бузотера на улицу, приводил обратно – тихого и спокойного, укладывал спать. Рецидивов после общения с ним не возникало. Его строгая справедливость, которую он утверждал по собственному разумению и собственными методами, странным образом совпадала с представлениями других, и он стал председателем поселкового совета, поступил на заочную учебу в юридический, тогда его и заприметил Любимцев.
Шум моторов и мелкая тряска мешали разговору. Сидели, чуть развернувшись, смотрели в иллюминаторы, сквозь которые бил радостный солнечный свет.
Внизу выписывала крутые петли лента Реки. Из кабины вышел Аскольд Лимонов.
– Там на дороге «уазик» перевернулся, похоже, сильно. Машин не видать – суббота. «Радио» я передал, «скорая» будет, но знаете у нас как? Пока туда, пока сюда.
Он сел между Варовым и Перелыгиным напротив Любимцева. Всем было ясно: через несколько часов Городок узнает об аварии и кто привез пострадавших. Посадка вертолета на больничном дворе случается не часто, Сороковову доложат. Впереди крупные неприятности.
Повинуясь привычке запоминать детали, Перелыгин быстро пробежал глазами по лицам. Все они показались ему одинаково сосредоточенно застывшими. Не выражали тревоги – ни за то, что произошло там, внизу, потому что никто не знал, что там произошло, ни за последствия необязательной посадки.
Недавно Любимцев разговаривал с Сорокововым. Тот не скрывал своего чувства хозяина положения, упиваясь собственной прямотой, с которой он изложил недовольство излишней самостоятельностью Любимцева. Но все-таки Любимцев был заметной фигурой, задвинуть его куда-нибудь подальше Сороковов не мог, поэтому ждал подходящего повода.
– Надо садиться, – сказал Любимцев. – Узнаем, что да как, а там поглядим.
