Они подолгу молчали, лишь изредка обмениваясь несколькими словами. Слова были не нужны. Они обрели любовь, обнимая друг друга, они сами стали любовью в благоухающей темноте, пока придумывали для себя общее будущее.
— Слышишь? — сказала Саулина.
К шуму телеги, тяжело катившей по дороге на скрипучих колесах, стали примешиваться шумы других экипажей и людские голоса.
— Мы приближаемся к воротам.
— Мне страшно, — призналась Саулина.
— Чего ты боишься?
— Сама не знаю.
Она дрожала как в лихорадке. Такое состояние охватывало ее всякий раз, когда она ждала наказания или ощущала опасность. В Корте-Реджине поговаривали, что у Саулины нюх на несчастья, как у животных, умеющих предчувствовать беду. Телега остановилась.
— Мы у ворот, — прошептал Рибальдо ей на ухо.
Он и сам напоминал натянутую струну, но в тайнике из сена им ничто не угрожало. Снаружи его поджидали друзья во главе с Обрубком из Кандольи, готовые прийти на помощь.
Рибальдо прикинул, что телега уже движется по берегу канала в направлении Мельничной площади. Но путь к свободе внезапно оборвался. Телега остановилась, мешковину отбросили рывком, и закатный свет, хлынувший потоком, больно ударил по глазам Саулины и Рибальдо, слишком долго просидевших в полной темноте.
— Можете выходить, синьор, — сказал крестьянин с елейной улыбкой.
Молодой человек высунулся из укрытия, чтобы глотнуть свежего воздуха, и прищурился, пытаясь разглядеть, что происходит. Он увидел Обрубка из Кандольи и его друзей на барже, приставшей к берегу.
— Мы приехали, да? — с сожалением спросила Саулина.
Рибальдо не успел даже рта раскрыть для ответа, потому что в тот же миг в золотисто-багровых сполохах заката блеснули ружейные стволы и мундиры военных.
— Ни с места! — прогремел голос с сильным французским акцентом.
Крестьянин скатился с телеги.
— Спасибо, друг, что доставил нам похитителя девочки, — сказал ему солдат.
Саулина смотрела на солдат со вскинутыми ружьями, не понимая, что происходит, а тем временем с баржи на берег начали спрыгивать люди, кто-то помогал спуститься Обрубку из Кандольи.
— Гражданка Виола? — громовым голосом продолжал жандарм. — Этот человек вас похитил.
— Черта с два он меня похитил, — живо откликнулась она. — Этот человек спас меня и собирался отвезти домой!
Командир отряда, сбитый с толку таким ответом, отдал своим людям приказ опустить оружие. В эту минуту Рибальдо могучим прыжком преодолел бортик телеги и побежал. Солдаты начали стрелять, на белой рубахе молодого человека расплылось кровавое пятно, и он рухнул на землю.
Саулина бросилась к нему, склонилась над ним и положила его голову к себе на колени. Ее золотисто-желтое платье окрасилось кровью.
— Они тебя ранили, бедная моя любовь, — прошептала она, целуя его в губы.
Он не ощущал боли, но силы покидали его. Ему удалось улыбнуться.
— Возвращайся к своей опекунше, — сказал он.
— Это все из-за меня, — зарыдала Саулина. — Я не могу тебя так оставить. Никогда себе этого не прощу!
— Ты тут ни при чем. Уходи, прошу тебя.
Каждое слово давалось ему с трудом, жизнь покидала его.
Саулина это чувствовала.
— Ты ведь мне обещал, помнишь? Ты мне слово дал, — ухватилась она за последнюю ниточку, связывающую их.
— Я всегда держу данное слово.
Саулина тихо плакала, поглаживая его светлые кудри.
— Я знаю, — сказала она.
Военные окружили их.
— Поднимитесь, гражданка, — обратился к ней офицер. — По приказу генерала Бонапарта мы должны препроводить вас в дом Джузеппины Грассини.
— Мы туда и направлялись. Позовите кого-нибудь. Разве вы не видите, что этот человек умирает? — Ею двигала какая-то неслыханная дерзость отчаяния.
— Уходи, Саулина, — попросил ее Рибальдо еле слышным шепотом.
Он всегда бесстрашно шел навстречу смерти, желая заглушить душевные тревоги и метания. Но в момент, когда жизнь действительно вытекала из него по капле, в его сердце зародилась бесконечная тоска по несбывшейся любви.
Впервые он оказался не готов к мысли о смерти и на последнем краю существования не вспомнил о поразительных строчках Цицерона, которые знал наизусть. Он отыскал глазами страстный взгляд Саулины и увидел в нем отсвет своей собственной угасающей жизни. Это было последнее, что видели его глаза, перед тем как закрыться.
Саулина разглядела и узнала страшную фигуру Обрубка, наблюдавшего за кровавой драмой издалека. Меж тем двое мужчин подошли к солдатам и сказали:
— У нас тут баржа. Мы отвезем его в больницу.
В ту же минуту две сильных руки решительно подхватили Саулину и заставили ее подняться на ноги.
— Оставьте меня! — закричала она и принялась отчаянно брыкаться, стараясь высвободиться, но ее потащили и силой затолкали в карету.
Она успела увидеть на берегу Навильо крестьянина, который предал Гульельмо. Его широко раскрытые глаза слепо смотрели в небо, на шее виднелись два больших синяка. Кто-то, воспользовавшись суматохой, успел задушить его.
Саулина, высунувшись в окно, бросила последний взгляд на безжизненное тело Гульельмо Галлароли, брошенное на мостовой. Потом она потеряла сознание.
Саулина: 1800
1
Мать-настоятельница колледжа Святой Терезы в Монце посмотрела на маленькие часики. Монахиня эта когда-то отказалась от громкого имени Вивианы Альбериги д'Адда ради скромного имени сестры Клотильды, примирившего ее с собой и с богом.
Она любила власть, данную ей, как она считала, от бога, и, безусловно, предпочитала быть первой в женском колледже в Монце, чем довольствоваться последней ролью на вилле в Кассано д'Адда. Лесть — дочь страха и интриги — заменяла ей любовь и уважение. Имя сестры Клотильды могло открыть многие двери и многие наглухо закрыть.
Спрятав часы, она решила, что пятьдесят минут ожидания — более чем приемлемый срок, чтобы вывести из себя нежеланную гостью. Одернув на себе апостольник и вскинув голову, прямая как доска, она подошла к массивной темного дерева двери, отполированной до блеска. Холодный, безжалостный, мрачный взгляд был отличительной особенностью этого мрачного, не отличавшегося красотой существа. Несколько секунд она простояла неподвижно, как актер, старающийся сосредоточиться перед выходом на сцену, затем энергичным жестом распахнула дверь и решительным шагом вошла в приемную монастырского колледжа.
Всю обстановку этого негостеприимного помещения составляло огромное полотно кисти флорентийского художника Джулиано Трабаллези — коленопреклоненная святая Тереза с экстатическим выражением на прекрасном лице. Однако одной картины, пусть даже самой яркой и прекрасной, было маловато для создания уюта, как маловато было и одной-единственной жаровни с углями для обогрева.
