– Что показали анализы на аэродроме?
– Вирус гриппа погибает при температуре семьдесят пять – сто градусов Цельсия. Температура горения жидкого кислорода составляет две тысячи градусов.
– Но никаких следов не было обнаружено? Во время взрывов ничто не разбрызгалось? Не осталось на земле?
– Аэродром был закрыт и подвергся высокотемпературной обработке. Ничто не указывает на утечку вируса.
Купер с облегчением выслушал это. У них с Шеннон не было выбора, им оставалось только рисковать. Но с тех пор Купер не находил себе покоя, мучился вопросом: не сделали ли они, случайно, за Смита его работу?
– Теперь вы знаменитость и собираетесь на встречу с президентом. Как вы себя чувствуете, став публичным человеком?
Эрик поморщился:
– Я люблю людей.
– Я знаю, Эрик. Знаю, – улыбнулся Купер. – Ваше впечатление от Рамирес?
– Она действует очень эффективно.
– Опа, – сказал Купер. – В ваших устах это серьезная похвала. Условия договора согласованы?
– В общих чертах. Остаются всякие мелочи.
Об условиях сообщалось в новостях. НЗО согласилась не только поделиться результатами работы Итана, но и удалить все компьютерные вирусы из программ, подчиняться как федеральным законам, так и законам штата Вайоминг и отказаться от всех попыток добиться суверенитета. НЗО являлась американской территорией и таковой и будет оставаться. Кроме того, Эпштейн отдавал половину своего состояния на компенсации близким тех, кто погиб от вируса Протей.
Президент же со своей стороны согласилась отказаться от инициативы по надзору за перемещением и микрочипиро-ванием анормальных. «Убежища для анормальных» (вроде приюта в Мэдисон-сквер-гарден) ликвидировались, все их обитатели освобождались. Рамирес также должна была выпустить указ, снимающий все дискриминационные ограничения для сверходаренных. Технически четырнадцатая поправка к Конституции уже гарантировала равные права всем, но с учетом событий последних лет такое напоминание было нелишним.
Еще тысячи вопросов ожидали ответов – функционирование академий, будущее ДАР, процессы над военными преступниками, вопросы нарушения авторских прав и кибер-преступности, доступ к работе Итана и так далее, и так далее. Каждый из них грозил стать кошмаром публичной политики, горячей точкой, чреватой беспорядками. Но теоретически анормальные и обычные люди должны были жить бок о бок и, будучи гражданами Америки, иметь равные права. Немалое достижение.
– А что насчет первого декабря, армии и Белого дома?
Эрик опустил глаза и сказал:
– У меня не оставалось выбора.
– Вы могли бы сдаться и тогда.
– Статистичес… – Он оборвал себя на полуслове. – Возможно.
– Это были американские солдаты. И наш президент. Наша история. Хорошо, что вы отдаете двести миллиардов, а прощать и забывать – приятный маркетинговый ход. Но никто ничего не покупает. Включая меня.
– Виноваты обе стороны. «И обычные люди, и сверходаренные стоят на краю пропасти» – ваши слова. Пропасть пугает. Этого должно быть достаточно, чтобы начать перемены.
– Надеюсь, – сказал Купер, поднимаясь со стула и протягивая руку. – За перемены.
– За перемены, – пожал ему руку Эпштейн.
– Вы завтра в Вашингтон?
– Да.
– Удачи.
– «Удача» – неточное слово. А вы? Чем собираетесь заняться?
– В долгосрочном плане? Пока не знаю, – ответил Купер. – Но сейчас я отправляюсь к детям. И мне предстоит разговор, которого я боюсь.
– Удачи, – улыбнулся Эрик.
Глава 47
– Папа! – пропищала Кейт, бросаясь к нему.
Купер поднял девочку, посадил себе на плечо, а она прижалась к нему лицом, обхватила руками за шею. От нее пахло шампунем и овсянкой. Дочка немедленно начала нескончаемый монолог о том, как она по нему скучала, хотя он и приходил сюда вчера, как все дети хотят дружить с ней теперь, как он теперь знаменит, как она будет дружить и дальше со своими прежними друзьями, как…
– Привет, па, – сказал Тодд.
Он пытался говорить взрослым голосом, который никак не отвечал его бесхитростной улыбке. Он протянул руку, Купер пожал ее и обнял сына.
«Вот за что ты сражался. Не за идеалы, не за компромисс, не за какое-то туманное представление о завтрашнем дне. А за этих двоих».
– Привет, – сказала Натали.
Под глазами у нее темнели круги, но улыбалась она с теплотой.
«За этих троих».
– Привет, – кивнул он, приглашая ее присоединиться к семейному объятию.
Они долго стояли так. Наконец он сказал:
– Думаю, вероятность очень невелика.
– Что?
– Нет, я себя глупо чувствую.
– Па, ты о чем?
– Я просто подумал, есть ли хоть маленький шанс… и если вы скажете «нет», то ничего страшного, но, может быть, вы, ребята, не откажетесь от гамбургеров с молочным коктейлем?
Дети побежали собираться – курточка и шапка Тодда, любимая и потрепанная новая книга Кейт, а какой у нее классный шарфик! Купер отпустил их, он упивался семейным теплом, отвечал на вопросы, ерошил им волосы. Натали казалась какой-то далекой, и он скосил на нее глаза, чуть не спросил, все ли у нее в порядке, но передумал. Вместо этого взял ее руку и пожал.
Утром после сражения он и Натали изображали перед детьми бесстрашных родителей, говорили, что все прошло не так уж плохо. Делали вид, что нет сгоревших зданий, не замечая, что на тяжелых грузовиках прибывают солдаты в форме, что на улицах еще лежат тела, а в городе стоит запах дыма и крови. И только когда дети легли спать, у них появилась возможность поговорить.
Натали рассказала ему о сражении – поначалу спокойно, но потом стала отводить глаза, ее пальцы размазывали по столешнице просыпавшийся молотый кофе. Голос стал глухим, по мере того как она описывала события дня и ночи. Говорила она о том, что видела. О том, что делала. О том, что не знает, сколько человек убила, но не сомневается – немало. О том, что прицеливалась и нажимала на спусковой крючок снова, и снова, и снова, и снова. Что бросала бутылки с бензином в живых людей и слышала их крики, чувствовала запах их подожженных волос, а потом убивала их товарищей в свете от горящих тел.
Потом она плакала, а он держал ее, шептал, что все в порядке, хотя они оба знали: он лжет. Он был солдатом, всегда был, и его так глубоко ранили не столько убийства, а мысль о том, что это делала Натали.
– У тебя не было выбора, – сказал он.
– Конечно, – кивнула она и уткнулась головой в его грудь.
Натали не опасалась, что с ней случится нервный срыв, не сомневалась в правильности своих действий. Она целиком отдавала себе отчет в своих поступках. Но он видел произошедшие в ней перемены, видел, что ее мир стал более темным местом, и знал: ей теперь всю жизнь тащить на себе этот груз. Не каждую минуту, даже не большую часть времени – груз всегда будет оставаться на ее плечах.
