Все чувства, имеющие отношение ко второму лицу, могут доставлять нам сильнейшие из наслаждений отрицательного свойства. То друг возвращается в объятия наши после долгой и мучительной для нас разлуки; то мать вновь благословляет нас со слезами радости на глазах после непродолжительного с ее стороны негодования и гнева; то, возвращаясь на родину после долгого изгнания, мы с восторгом целуем землю родного края. В этой области отрицательных наслаждений случаются радости столь живые и столь сильные, что иной раз человеку желалось бы подвергнуться снова жесточайшим страданиям, чтобы только снова вкусить восторги облегчения.
Отрицательные наслаждения чувства составляют сладостный бальзам, всего отраднее врачующий болезни и невзгоды бедного человеческого сердца. Иная жизнь завяла бы преждевременно, если бы яркий луч солнца не прерывал от времени до времени мрак, вечно отуманенного небосклона, и если бы тот или другой благодетельный луч не освещал на мгновение это беззвездное небо. Но сверкнувшей по небу молнии, осветившей и согревшей пространство, бывает достаточно, чтобы вознаградить человека за многолетний мрак и за стужу целой жизни, зажигая в человеке искру надежды; молния уже тем самым помогла ему переносить бремя существования. Бывают случаи, когда подобные мимолетные утехи обездоленной и горькой жизни кажутся бедному страдальцу лишь злой пародией на счастье или даже насмешкой и оскорблением. Весьма неверен и несправедлив подобный взгляд на утешения, блеснувший издалека. Помогая нам мириться с жизнью, эти мимолетные проблески светлых надежд дают человеку возможность достигать на земле пальмы и мученического венца… Надежде всегда следует верить на слово; она добросовестна и всегда верна сама себе.
Отрицательные наслаждения всегда проявляются обильнее в жизни женщин, обреченных судьбой на большую меру страданий. Женщина может, однако, похвалиться тем, что если собрание доступных ей наслаждений не особенно богато крупными радостями, то в нем все же найдутся драгоценности и самоцветные каменья, которых не бывает и следа у мужчин, этих эгоистов по призванию. Спазмы нравственного сладострастия доступны только людям, достаточно уже пострадавшим в жизни; человеку же без сердца недоступно бывает и само страдание. Здесь, как и всегда, наслаждение покупается ценой утомления, и покупать его приходится зачастую ожесточенной борьбой с препятствиями.
Возраст, так же как и условия общественной жизни, времени и тех стран, где наиболее страдают люди, представляет обильную почву для пользования отрицательными наслаждениями. Но, описывая их подробнее, я рискую впасть в бесконечную область человеческих страданий и заблудиться в ней окончательно, так как нет возможности анализировать наслаждения, не упоминая о страданиях и наоборот (vice versa). Когда же, наконец, изобретут то чудное увеличительное стекло, при помощи которого можно будет провидеть суть вещей, не вонзая в них своего анатомического ножа?
Выражение отрицательных наслаждений бывает весьма разнообразно, и единственным характеризующим их признаком служит отпечаток изумления на лице испытывающего их и смешивание на нем страдания и радости. Нам уже случалось указать на чарующую прелесть той физиономии, на которой два противоположных элемента изгоняют друг друга, и ум при этом виде невольно мечтает о гармонии, происходящей из уравновешивания контрастов, любуясь единовременно и эстетикой беспорядка, и красотой упорядочения, и тогда, несмотря на всю жадность и неразумие свое, подобный аффект никогда не становится смешным.
Часть третья. О наслаждениях ума
Глава I. Общая физиология умственных наслаждений
Чем дальше мы продвигаемся вперед в деле анализа нравственного человека, начав с разбора простого ощущения и заканчивая рассматриванием высшей силы умственного творчества, тем гуще становятся туман и сумрак того горизонта, на котором должны вырисовываться предметы, подлежащие описанию и анализу. Образы эти являются столь неясными и неопределенными, что зрение наше не видит иной раз ни того, откуда они приходят, ни куда идут, и не в силах бывает выяснить себе особенность каждого предмета.
В области внешних чувств мы уже видели много неразгаданного и таинственного, но ход явлений там был более или менее известен. Мы видели, что тело наше «затрагивает» нас, то собственными молекулами, то лучами света, то звуками; словом, доносит до нас «нечто», что принимается нами к сведению.
В области сердечных чувств мрак более сгущается на подлежащем исследованию горизонте, но там все еще есть нечто доступное нашему пониманию. Там силы, из нас исходящие, направляются к пункту физическому или нравственному; там веют теплые испарения, которыми наше «Я» отвечает на голос природы. Но при переходе от чувств самых сложных к самой простой операции ума мы чувствуем себя в совершенно ином мире и под небом еще более туманным и непонятным. Совесть, насколько она сознает операции ума, не в силах уже руководить нами ни при изучении этих операций, ни при познании их причин и источников. В начале внутреннего анализа мы могли употреблять ум свой для изучения того, что хотя и связано с ним, все же находится вне его области. Теперь же ум наш должен изучать самого себя и наше «Я», налюбовавшись видом здания и прилежащих к нему садов, видом собственных владений и облекающих его одежд, оказывается наконец лицом к лицу с самим собой; заглянув в зеркало собственного сознания, он удивляется себе, не чувствуя возможности ни сообразить черт собственного лица, ни опознать самого себя. Многие не сознают этого факта во всем продолжении жизни, не будучи способны ни изолировать себя из среды внешнего окружающего их мира, ни, вырвав себя хотя бы на минуту из сферы обыденных чувствований, увидать в зеркале сознания свое «Я», стоящее одиноко и без прикрытия перед тройственным царством человеческой природы. Но здесь следует установить еще одно различие. При помощи неустанного и терпеливого внимания человек может рассмотреть, одну за другой, все грани своего умственного многоугольника, анализируя поодиночке все очертания собственного ума; он властен изучать таким образом и память, и разум, и фантазии, но он видит при этом только органы и орудия, но не видит всей общности механизма и не в силах охватить пониманием единства человеческого. Велением сильной воли, как бы лучом, внезапно в нас сверкнувшим, мы властны приостановить в себе на мгновение ход нравственного бытия, заставив умолкнуть в себе и воспоминания, и собственные думы, и изобретения людей; и вот тогда-то мы способны бываем осознать свое «Я» простым и неусложненным, наблюдая таинственную точку, составленную из сплетения всех нравственных и физических сил. Точка эта – нечто неделимое, и она может предстоять сознанию только в образе внезапно сверкнувшей перед ним молнии.
Огромный шаг сделал бы человек, если бы, ввиду трудностей, представляемых изучением собственного ума, он умудрился бы всецело изолировать себя от двух прочих сфер своей природы или, по крайней мере, если бы оказалась временная бездна между интеллектом его и чувством. К несчастью, не только не существует вовсе подобной пропасти, но и грань между ними покрыта одной и той же растительностью; так что отыскать ее почти невозможно. Напрасно философы усиливаются проводить здесь свои шнуры во все стороны, чтобы искусственно поделить различные области нравственного мира; они обманывают только самих себя, указывая на несуществующие в действительности грани. Как пограничные таможни и межевые столбы, так и нити, проводимые философами, не в силах сотворить небывалых делений; одна только природа может провести очертания географической карты нравственного мира. Изломавший круг и вдребезги разбивший сферу производит разрушения и порчу, он не в силах уже восстановить разрушенного им, но он охотно строит демаркационную стену из обломков сломанного.
