– И как ты чувствуешь себя в роли владельца отеля?
– Гораздо лучше, чем бедный старина Хартфорд в той же роли. Вот уж не думал, что на старости лет заделаюсь бизнесменом.
– И вдобавок трезвенником? Или я ошибаюсь?
– Неужели я способен выдержать еще и эту нагрузку? – лукаво усмехнулся Уинтроп.
– Тогда отпразднуем, Уинти. – Паула жестом подозвала официанта. – «Столичную» со льдом, но лед отдельно.
– Хорошая девочка, – одобрил ее заказ Уинтроп.
Он уже успел отдышаться, поудобней разместился на стуле и осмотрелся. Он предвкушал отличный вечер. Ужин с Паулой в его собственном ресторане. Приятное чувство собственника гнало добавочные порции адреналина в его кровь. А взгляд на карточку меню даже вскружил ему голову.
И одновременно с головокружением возникла боль. Как будто раскаленное железо коснулось его сердца. Потом его грудь начало стягивать, словно стальным обручем, и он стал судорожно хватать ртом воздух. Паника, охватившая его, еще больше усугубила боль в груди. Тауэр замер в неподвижности, прижав руки к тому месту, где был источник боли.
Он увидел, что Паула вскочила, склонилась к нему, услышал, как она зовет его.
– Уинти! Что с тобой?
Он не мог ей ответить, но знал, что она уже все знает. Она все поняла, обо всем догадалась. Его Паула! Она позаботится о нем.
Вокруг них уже собралась толпа. Чьи-то руки взялись за его запястье и нащупали пульс. Кто-то распустил его галстук. Знакомое лицо с пышными усами приблизилось к его лицу. Уинтроп попытался отрицательно мотнуть головой и объяснить, что это не кардиолог, а пластический хирург, но с его губ сорвался только тихий шепот. Восстановитель красоты обитателей Беверли-Хиллз не обратил внимания на слабый протест жертвы и начал распоряжаться:
– Вызывайте «Скорую»! – гаркнул он первым делом, перекрывая гул голосов. Затем он нащупал в кармане и протянул кому-то связку ключей. – Отыщите на стоянке черную «Феррари-Тестаросса». Там за заднем сиденье медицинский чемоданчик. Быстрее несите его сюда. Мне нужен морфин!
– Я не наркоман! – превозмогая боль, Уинтроп все-таки попробовал пошутить.
Паула была не в состоянии даже пошевелиться. Она мысленно молилась, и так истово она не молилась никогда раньше в жизни. Перед ней мучился от боли единственный ей близкий человек. Пот катился по его мертвенно-бледному, искаженному страданием лицу. Он сжимал и разжимал свои маленькие кулачки, в то время как случайно оказавшийся поблизости хирург пытался снять с него пиджак и освободить вену для укола.
Над толпой проплыл черный чемоданчик, а еще через несколько мгновений наркотик из ампулы перекочевал в шприц. Слава богу, вена не была закупорена. И еще раз слава богу, что хирург привез из Англии ампулы «Омнопона». Там уже давно поняли, что это единственное спасительное средство в таких случаях.
На кончике иглы сосредоточился шанс для Уинтропа Тауэра выкарабкаться обратно из уже затягивающейся петли. Самое мощное обезболивающее средство в мире вторглось в его кровеносную систему и почти мгновенно дошло до сердца, раздираемого безжалостной болью. Уинтроп ощутил, что стальной обруч чуть расслабился, и он смог заполнить наконец легкие воздухом. Пот по-прежнему струился по его коже, а ледяные пальцы терзали его изнутри, но боль начала отступать. В мозгу Уинтропа засветилось нечто вроде надежды. Ему показалось, что он смог даже произнести:
– Не тревожься, Паула. Это все пустяки… Я слишком увлекся пробежкой…
– Уинти… Уинти… – Она опустилась возле него на колени. – Не говори ничего… побереги силы.
Прибывшие врачи и санитары «Скорой помощи» проложили себе путь сквозь толпу, и дотоле пестующий Тауэра хирург сразу же уступил им место. Кислородная маска тут же была прижата ко рту Тауэра. Его подняли со стула, пронесли через расступающуюся толпу, а тяжелый баллон в руках санитаров проследовал за ним. В день своего наивысшего торжества Тауэр был так беспомощен и жалко расставался с только что приобретенным им отелем.
Они втиснулись в тесное помещение фургона – носилки с больным, врач, санитары и Паула. Уинтропа завернули в кроваво-красное теплое одеяло. Он уже почти пришел в себя, и на его столь дорогом ей милом лице появилась обычная шутовская гримаса.
– Не хотел бы я умирать на пурпурном ложе. Это уж слишком. Напоминает корриду или кончины варварских королей.
– Помолчите, мистер Тауэр, – посоветовал ему доктор.
Машина мчалась с такой скоростью, что звуки сирены, расчищающей ей путь по густо заполненному транспортом Сансет-бульвару, как бы отставали. Словно они летели на сверхзвуковом «Конкорде».
Паула перехватила тревожные взгляды, которыми обменялись врачи, несмотря на их профессионально спокойное выражение лиц.
– Ты слышал, что сказал тебе доктор? Помолчи, Уинти.
Но он будто не слышал ее.
– Послушай, Паула. Надеюсь, что это лишь первый звоночек, но все-таки ты должна знать. Ты – моя наследница. Я тебе оставляю все и думаю, что тебе этого хватит… У меня еще осталось пятьдесят миллионов после покупки «Шато». Когда меня не будет, возьми их, Паула, и позабавься на славу. Кое-кому, я знаю, ты устроишь веселую жизнь… А главное, нас с тобой будут долго помнить…
– Молчи, Уинти. Прошу тебя, пожалуйста. Ты ведь не хочешь умирать?
– Умирать – нет. А уйти туда, где не воняет дерьмом, наверное, придется. И не лей надо мной слезы. Это так банально… Под конец жизни я вдруг открыл, что женщины не столь омерзительные создания. Поцелуй меня.
Как бы хотелось Пауле, чтобы ее губы, коснувшиеся мертвеющих уст, несли новую жизнь.
– Как говорили латиняне «ин вино веритас» – истина в вине. – Уинти еще бодрился, но губы Паулы, ласкающие его щеку, ощутили, что он уже не чувствует ее прикосновений.
Он ушел туда, куда стремился, – в вечный покой.
Грэхем не выглядел больше красавцем-мужчиной. Он был похож на смятую ногой капризного ребенка пластмассовую куклу, зачем-то уложенную на белоснежную простыню. Глаза его были закрыты, ему тщательно причесали волосы, а бесчисленные трубки, обеспечивающие его жизненные функции, аккуратно спрятали под больничное одеяло, оставив на виду только вобравший их в себя толстый черный кабель.
Возле кровати располагался пульт управления всей системы с двумя экранами, на которых регистрировалась деятельность его мозга и сердца. Столик у кровати был девственно пуст. Ни фруктов, ни журналов, ни цветов – они были не нужны больному, да и некому было навестить его и принести все это.
– Привет, Грэхем, – сказала Паула.
Как говорить с тем, кто тебя не видит и не слышит? Она уже не впервые навещала Грэхема, и проблема для нее была не нова, но она заставляла себя повторять эти визиты. На несколько минут, проведенных возле его постели, она погружалась в недавнее прошлое. Она вспомнила ту первую ночь, когда он бережно доставил пьяного Уинти до постели и, подмигнув, как бы предлагал ей участвовать в общем заговоре – не злом, не коварном, а, наоборот, спасающем репутацию их общего, эксцентричного, но обожаемого патрона. «Как только он решит бросить пить, ему конец», – пошутил Грэхем тогда и оказался пророком.
