Кэти прижимается ко мне спиной, лиф платья натягивается, груди дерзко выступают вперед.
— И кто же ты?
Мы оба тяжело дышим. На лбу у нее выступают крохотные капельки пота.
— Френсис Скотт Фицджеральд.
Кэти улыбается и качает головой:
— Нет, ты не можешь быть им. Это нарушение правил.
Мы стоим лицом друг к другу, наклоняясь все ближе, говоря все громче, чтобы перекричать музыку.
— Почему?
Мои губы ловят прядь ее волос. На шею она нанесла капельку духов, и их аромат, тот же, что я чувствовал в фотолаборатории, соединяет эти два момента, не давая забыть, что мы те же самые люди, только в другой одежде.
— Потому что он состоял в клубе «Коттедж». Не святотатствуй.
Теперь уже я улыбаюсь:
— Это надолго?
— Что? Бал? Не знаю. Наверное, пока не начнется служба.
Только теперь я вспоминаю, что завтра Пасха.
— Значит, до полуночи?
Кэти кивает.
— Келли беспокоится, как бы в часовне чего не случилось.
Мы поворачиваемся и замираем от удивления. Келли Даннер словно только и ждала, когда же о ней вспомнят. Она стоит перед каким-то второкурсником в стильном смокинге и что-то говорит, угрожающе нацелив ему в грудь указательный палец. Всем своим видом, позой и жестами она напоминает злую колдунью, превращающую принца в отвратительную жабу. Всемогущая Келли Даннер, женщина, с которой старается не спорить даже Джил.
— Так они всех отсюда выгонят?
Кэти качает головой:
— Не выгонят. Просто закроют клуб и предложат всем разойтись.
В ее голосе, когда речь заходит о Келли, появляются резкие нотки, поэтому я предусмотрительно замолкаю. Наблюдаю за парами, а мысли снова и снова обращаются к Полу. Вечно одинокому Полу.
Веселье прерывается появлением последней пары. Как обычно, опоздавшие привлекают к себе всеобщее внимание. Это Паркер Хассет и его дама. Верный слову, Паркер перекрасил волосы в каштановый цвет, разделил их аккуратным пробором слева и облачился в парадный смокинг с белой жилеткой и белой «бабочкой». Как ни странно, сходство с Джоном Кеннеди весьма убедительное. Его партнерша, склонная к театральным эффектам Вероника Терри, тоже не изменила данному обещанию. Платиновые волосы, яркая помада и платье, волнующееся само по себе, без всякого ветерка из-под решетки туннеля, — точь-в-точь Мэрилин Монро. Костюмированный бал начался. В толпе претендентов эти двое бесспорные кандидаты на победу.
Однако встречают Паркера холодным молчанием, а из дальнего угла даже свистом. Успокоить недовольных пытается стоящий на лестничной площадке Джил. Глядя на него, я догадываюсь, что право и честь прибыть последним он зарезервировал, вероятно, за собой и что Паркер, нарушив порядок, сделал подножку самому президенту.
Стараниями Джила атмосфера в зале постепенно смягчается. Паркер быстро сворачивает к бару, откуда возвращается с двумя бокалами вина, для себя и Вероники Терри. Передвигается он, слегка покачиваясь, и, судя по выражению лица, даже не догадывается о своей крайней непопулярности среди собравшихся. Проходя мимо, Паркер обдает меня коктейлем самых разнообразных, главным образом алкогольных, запахов.
Кэти подается ко мне, но я не придаю этому никакого значения, пока не замечаю, каким взглядом они обмениваются. Паркер многозначительно смотрит на нее, одновременно неприкрыто оценивающе и злобно, она же тянет меня за рукав к выходу.
— В чем дело? — спрашиваю я, когда мы выходим из танцевального зала.
Музыканты играют Марвина Гэя[54]: гремят гитары, гулко ухают барабаны — лейтмотив прибытия Паркера. Новоявленный Джон Кеннеди лихо отплясывает с Мэрилин Монро — зрелище омерзительное и любопытное, — и остальные пары стараются держаться от них подальше, как от социально прокаженных.
У Кэти расстроенный вид. Магия танца рассеялась.
— Вот же дрянь.
— Что он тебе сделал?
Она вздыхает и выкладывает историю, о которой я никогда не слышал и не услышал бы, наверное, еще долго.
— Перед выборами Паркер сказал, что не пропустит меня в клуб, если я не изображу перед ним стриптизершу. Теперь он говорит, что это была шутка.
Мы стоим посреди главного холла, достаточно близко от танцзала, и я вижу Паркера, который без всякого стеснения лапает Веронику на глазах у возмущенной публики.
— Сукин сын! И что ты?
— Рассказала Джилу.
Она переводит взгляд на своего президента, беседующего на лестничной площадке с двумя второкурсниками.
— И все?
Я жду, что Кэти назовет Дональда, хотя бы для того, чтобы напомнить мне о том, где я должен был бы быть, но она лишь пожимает плечами:
— Да, все. Он отстранил Паркера от голосования.
Наверное, ей хочется, чтобы все этим и закончилось — кому приятно ворошить прошлое? — но я уже завелся.
— С Паркером надо поговорить. Это ему так не пройдет.
Кэти качает головой:
— Нет, Том. Не сегодня.
— Нельзя позволять этому мерзавцу…
— Послушай, — резко обрывает меня она, — забудь. Я не хочу портить вечер из-за какого-то дерьма.
— Я только…
— Знаю. — Она прижимает палец к моим губам. — Пойдем куда-нибудь.
Мы оглядываемся, но вокруг только смокинги и вечерние платья, разговоры и звон бокалов, музыка и официанты с серебряными подносами. Такова особая магия «Плюща»: здесь нельзя побыть наедине.
— Как насчет президентской комнаты? — спрашиваю я.
— Отличная мысль. Я пойду спрошу у Джила.
Она произносит его имя легко и с доверием. Джил всегда вел себя учтиво, и даже более чем просто учтиво, возможно, и сам не замечая этого. И со своей проблемой она пошла к нему, потому что меня рядом не было. Он первый, к кому можно обратиться, с кем можно посоветоваться или просто поговорить за завтраком. Для Кэти это, наверное, важно, даже если он забудет о разговоре уже на следующий день. Джил был для нее старшим братом. Все, что хорошо для него, годится и для нас.
— Без проблем, — говорит Джил. — Там сейчас никого нет.
Я спускаюсь по лестнице вслед за Кэти, наблюдая за тем, как движутся под платьем мышцы, напрягаются бедра, скользит по икрам ткань…
Зажигается свет. Комната, в которой мы с Полом провели так много вечеров, совершенно не изменилась: географические карты на стенах, рисунки и чертежи на столе и стульях, книги по географии, истории, искусству, сваленные в кучу, образуют горные хребты, высота которых местами едва ли не превышает мой рост.
