– Сад скульптур, – кратко пояснила Ким, когда мы открыли стеклянную дверь и вышли на крышу. – Я прихожу сюда, когда мне плохо.
В самом центре сада стояла скульптура Родена: трое мускулистых обнаженных мужчин нагнулись, сцепив руки на уровне колен. Предполагалось, что парни грустят, поскольку по замыслу Родена – это три тени из Дантова «Ада», но призраки не бывают такими мускулистыми. Массивные гениталии уютно прикорнули в изгибах паха, словно отдыхая после праведных трудов. Головы склонены, глаза устремлены в одну точку, руки чуть сцеплены. Эти трое без лишнего пафоса сообщали миру – вам с нами не справиться.
Ким обогнала меня и скрылась в боковой пристройке с дощатым полом. Доски сходились палубным треугольником, словно нос корабля, плывущего к Верхнему Ист-Сайду. В самом углу, привстав на цыпочки, тянулась вверх бронзовая девушка. Одна рука касается лица, бронза рельефно поблескивает на фоне небоскребов. Я обогнула статую, прислонилась к стеклянной стене и вгляделась в очертания Нью-Йорка. Громоздящиеся друг на друга кварталы и башни убегали вдаль, в слепящем солнечном свете их серые и коричневые силуэты казались почти белыми. Тут и там играли солнечные зайчики. Я чуть сощурила глаза, и самшитовая ограда слилась с верхушками деревьев Центрального парка – зеленое одеяло, плотное, без единого просвета, уходило вдаль, будто вознесшийся над городом моховой сад.
Хьюго бы здесь понравилось. Он на все готов ради того, чтобы оказаться на вершине мира. Не задумываясь продаст душу дьяволу, если тот вдруг предложит ему парить в высших сферах. И, судя по последним известиям, начало этому уже положено.
– Новый сериал на Би-Би-Си! Лучшее время! – радостно кричал он вчера в трубку. – А я, дорогуша моя, играю главную роль! О, скоро стану звездой! Знаешь, как хочется появиться на обложке «Радио Таймс». Наверное, придется сесть на диету. Мне кажется, я слишком толстый для телеэкрана.
– Хьюго, какая еще, к черту, диета? – сказала я едко, преодолевая боль в саднящем горле.
– Вот увидишь, я не помещусь в телевизор.
– Плевать мне на телевизор! Я не собираюсь заниматься сексом с насекомым.
– Да, технически это, наверное, нелегко, – согласился Хьюго. – Но ты такая изобретательная, дорогуша моя. Уверен, ты справишься, если захочешь.
– Кстати, у меня есть для тебя еще несколько шуток про блондинок.
– Только одну. Потом мне пора бежать. Да и голос у тебя – как у простудившейся Марлен Дитрих. Я и так замучил тебя разговорами.
– Ладно. Что делать, если блондинка швырнула в тебя колечком? Бежать со всех ног – граната осталась у нее в зубах!
Я невольно рассмеялась, но тут же осеклась от боли и жалобно захрипела. Хьюго наорал на меня, велел пить сырые яйца и повесил трубку – дабы я не терзала больное горло болтовней. Какой заботливый. Черт, соскучилась я по нему.
– А задницы хороши.
Я обернулась:
– Где?
Ким снова была рядом. Привалившись к живой изгороди, она смотрела на скульптуру Родена. Я встала рядом, плечом к плечу.
– Ну… Похожи на американских футболистов перед схваткой.
– Единственное, что могло бы заставить меня смотреть американский футбол, – согласилась Ким. – Если бы в него играли голыми.
– Хм… хочешь выпить? – предложила я. – По-моему, вон там есть бар.
– Черт, Сэм, если тебя оставить посреди пустыни Гоби, ты и там за пять минут разнюхаешь, где ближайший бар.
– У каждого свои таланты, – скромно потупилась я.
Бар укрыли от ветра в углу главного здания. Но парень за стойкой все равно кутался в вязаный шарф и кожаную куртку. Я попросила два бокала красного вина, и мы с Ким устроились в небольшой беседке. Громоздкая стальная скульптура слева от нас сверкала на солнце, словно дешевая голографическая открытка. И кому пришло в голову поставить это уродство рядом с Роденом. Наверное, у здешнего музейщика извращенное чувство юмора.
– За нас!
Я протянула Ким пластиковый стаканчик с вином, и мы чокнулись.
– За нас! – повторила она.
И сделала изрядный глоток, ни словом не обмолвившись о том, что стала трезвенницей. Вкусом вино напоминало красные чернила, и языки у нас, наверное, побагровели. Мне было больно глотать, но я заставила себя выпить до дна. Молчание перестало быть напряженным. Горечь таяла по мере того, как вино проникало в Ким.
– Вчера вечером объявился дружок Мел, – сказала Ким. – Как снег на голову. Похоже, малый заподозрил неладное и примчался из Лондона, чтобы сделать Мел сюрприз.
– Теперь вам с Лексом станет полегче.
– Роб присматривает за ней, хочет сводить к психоаналитику.
– И в клинику, где восстанавливают аппетит, – посоветовала я. – А Мел что говорит?
– Не хочет видеть своего парня.
– Какая неожиданность.
– Зато она может позволить себе любую клинику. Ты слышала, что она уже продала три картины?
– Три? Я слышала только об одной! Вот гадина!
– Слушай, а что, если тебе начать мастерить скульптуры, изображающие части твоего тела?
– Ну, если такое продается…
– А тебе что светит в смысле продажи?
– Ничего. Думаю, Кэрол уже сбросила меня со счетов.
Ким сжала мне руку и предложила в качестве утешительного приза:
– Давай выпьем еще.
Ким стала прежней. Даже по части выпивки. Вот только повод для совместного пьянства – желание забыть, что твой отец убийца, – оказался не из радостных. Но жизни без компромиссов не бывает.
Ким отправилась за вином, а я снова уставилась на мужчин Родена.
– Не для нас, – сказала она, возвращаясь.
– Слишком красивы для нормальной ориентации, – согласилась я. – Ты только взгляни, как они держатся за руки. Ух ты. Целая бутылка! Молодец.
– Почему бы нам не наклюкаться прямо здесь?
– А когда музей закроется?
– Часа через два.
– Отлично, – сказала я, откидываясь на спинку скамейки. – Тогда можно не торопиться.
Ким наполнила стаканы.
– За нас!
– Против всех!
Пластик стукнул о пластик. Бармен в вязаной шапочке подмигнул нам через стеклянную стену.
– По-моему, ты ему нравишься.
– Нет, он на тебя смотрит.
– Давай спросим, на кого из нас он запал.
– Нет, лучше на пару его заграбастаем.
– Шутишь? Он и десяти минут не протянет.
Мы прыснули со смеха. Бармен, который, слава богу, не мог нас слышать, снова подмигнул. Мы зашлись от хохота. Потом Ким заплакала, я ее обняла. А потом мы наполнили стаканы, и Ким вытерла слезы.
