Снова кашель, мужской, хриплый, на сей раз сбоку, ближе к кромке воды.
Затаив дыхание, я ждала.
Считала секунды и думала: он вот-вот поравняется с лунной дорожкой на воде, и я увижу его силуэт. Надеюсь, коленки не захрустят — я присела на корточки.
С этой позиции я отлично его разглядела; пяти секунд оказалось вполне достаточно, чтобы узнать Дэвида Броуди, моего пьяницу-соседа. Бедняга. Как и Медовая Барышня, он живет в полном одиночестве, только в окружении почти двухсот постояльцев «АС». Большинство ночей он проводит страшась света и выкручивая лампочки. Может, нынче ему взбрело в голову «выкрутить» луну?
Засвистел бы, что ли, или запел, или заговорил сам с собой. Тогда проследить за ним было бы куда проще. Но он ушел, канул во тьму, и невозможно определить, где он — в десяти шагах или в миле отсюда.
Я отступила ближе к дюнам в надежде, что Дэвид Броуди пойдет вдоль воды, и продолжила поиски Мерседес. Однако и через пять минут, которые показались мне часом, Мерседес не появилась, и тут я похолодела: вдруг это искусная ловушка? Вдруг Мерседес заставили позвонить, и меня сейчас похитят, как похитили Лили. Мне вовсе не улыбалось, что кто-то схватит меня за плечо и потащит к «Пайн-пойнт-инну», где накачает огромными дозами маддоникса и промоет мозги с помощью магнитофонной записи.
— Ванесса!
Голос Мерседес — такой внезапный — прозвучал до того спокойно, что я готова была влепить ей пощечину, на манер Люси Грин.
— Мы здесь, — сказала она.
Мы?
Я смешалась. Может, она предупреждает, что мне надо уйти? По телефону про третье лицо не было сказано ни слова.
Но устоять невозможно. Ловушка так ловушка. Я откликнулась почти шепотом:
— Где?
— Поверни направо и иди вперед. Я вижу тебя на фоне воды.
Оказывается, она стояла возле самой дюны.
— Тот человек был с тобой? — спросила Мерседес.
Я ответила, что нет, и добавила, что знаю, кто это, и что нам надо соблюдать осторожность.
Минут через пятнадцать Дэвид Броуди наверняка пойдет обратно.
— Идем, — сказала Мерседес. — Лили ждет.
173. С помощью Мерседес я взобралась на гребень дюны, откуда мы обе спустились в ложбину.
Песок, сухой и тусклый, напоминал стеклянный порошок Он хорошо отражал лунный свет, и видели мы друг друга на удивление отчетливо. Шум прибоя стих, как только мы спустились к подножию дюны. Словно попали в вакуум, оказались в плену.
Лили все еще была не похожа на себя — слишком взъерошенная, слишком растерянная. Волосы будто растрепались от ветра, хотя, как говорят в Мэне, ветром даже не пахло. Она сидела на песке, подтянув колени к подбородку, без чулок, без туфель. Туфли на высоких каблуках стояли подле нее, аккуратно, рядышком, глядя мысками в дюнную ложбину. Там же были сетка с вещами и сумка из рафии, которую я собрала в «Пайн-пойнте».
— Привет, Лили, — сказала я.
— Привет, — откликнулась она, по-прежнему неживым голосом.
— Пойдешь сегодня со мной в «АС»? — спросила я.
Обе хором ответили «да».
— Она пойдет, — сказала Мерседес.
— Да, пойду, — кивнула Лили.
— Я помогу тебе нести сумки. — Мне казалось, я разговариваю с ребенком. С маленькой Лили Коттон. Я чуть ли не ожидала увидеть — когда она встанет — ярко-розовое платье с широким голубым кушаком.
Не скажу, чтобы Лили обращала пристальное внимание на нас и на потемки вокруг. С тем же успехом она могла бы сидеть и на солнце. Зачерпнула горсть песку, пропустила сквозь пальцы.
Я отвела Мерседес в сторону и вполголоса спросила:
— Ты не могла отвезти ее домой на машине?
— Я же говорила. Нет, не могла.
— Отправила бы на такси.
— Ванесса, у нас тут война. Иногда узники должны идти домой пешком.
— Знаю.
— Раз знаешь, то и веди себя соответственно.
Я стиснула зубы.
— Как ее состояние теперь?
— Немного лучше. Ты права, ее так накачали транквилизаторами, что она едва способна говорить. И тут есть один любопытный момент. Когда я лежала в клинике, — Мерседес, видимо, имела в виду клинику, где ей делали подтяжки лица, — то обратила внимание, что люди, получившие избыточную дозу, не могут просто лечь и спать. Или же — вот как Лили сегодня вечером — ложатся и спят, причем кажется, будут спать очень долго, а они вдруг, словно и не спали вовсе, стоят перед тобой в гостиной и спрашивают, где находятся.
— Что произошло, когда ты ответила?
— Она сказала «о!». Будто и не удивилась особенно, а потом ни с того ни с сего спросила: «Моя музыка здесь?» Как по-твоему, о чем это она? Воображает себя концертирующей пианисткой?
Я покраснела. Конечно, мне было хорошо известно, о чем речь, но Мерседес я сказала:
— Понятия не имею. — И в свою очередь спросила: — Тебя-то она узнала?
— По имени не назвала ни разу, но, по-видимому, понимает, что мы с ней знакомы.
— Господи… — вздохнула я. — Она вернется в гостиницу, и что же, скажи на милость, я должна говорить людям? К примеру, как объяснить, что так с ней обошелся некто из правительства?
— Скажи, что она пьяна. Они ведь поверят, а?
— Нет, насчет Лили Портер не поверят. Нет.
— Тогда скажи, она в шоке. Потрясена смертью Колдера и поэтому приняла слишком большую дозу валиума.
— Ну, я не знаю…
— Ванесса, возьми себя в руки. — В голосе Мерседес зазвенел металл. В своем стильном замшевом пальто, опять-таки слегка армейского покроя, она выглядела сущим маленьким генералом. — Кончай усложнять ситуацию.
В темноте затрепетал огонек зажигалки.
— Тот человек нас увидит, — сказала я.
— Ну и пусть. — Мерседес здорово рассердилась. — Ты хочешь, чтобы я и дальше тебе помогала?
— Конечно. Хотя не очень представляю себе, что нужно делать.
— Не представляешь себе? Значит, у тебя плоховато с головой. Дел у нас миллион. Например, выяснить, кто именно так с нею обошелся. — Она махнула сигаретой в сторону Лили.
— Таддеус Чилкотт, — сказала я.
— Ты вправду его ненавидишь, да?
— Почему ты так решила?
— По тону, каким ты произносишь его имя.
— Верно, я его ненавижу. Омерзительный тип, по-моему холодный, как змея, и очень-очень опасный.
Мерседес пристально смотрела на меня сквозь пелену табачного дыма. В лунном свете она казалась молоденькой девушкой. Совсем юной. Лет восемнадцати. Девятнадцати. Максимум двадцати, но не старше. Прямо жуть берет. Мы трое — три женщины, которые в детстве жили здесь бок о бок. Лили — младшая, Мерседес — старшая, я посерединке. И вот Лили сидит и сыплет себе на ноги песок, как десятилетняя девчонка, а Мерседес стоит рядом будто юная валькирия. Я же — я гожусь им в матери. Даже в бабушки.
