Потом они в четыре руки резали на полосы остатки рубахи Восточного Ветра, этого не хватило, и Атту, не колеблясь, стянул через голову собственную. В качестве шин они использовали палки, которые выбирали из кучи дров, приготовленных для костра.
То, что получилось в итоге, выглядело, мягко говоря, неэстетично, но Семену было на это плевать: лишь бы держалось.
– Ну, кажется, все, Атту, – утер костоправ пот со лба. – Вот в таком виде он и должен ходить, есть и спать «два раза две руки» дней. А потом посмотрим. Ты сможешь проследить, чтобы он не двигал рукой, даже когда спит?
– Смогу, наверное, – сказал Атту. – И женщин его попробую научить, хоть они и глупые.
– Правильно! А теперь тащи его в жилище и укладывай на ночь. Только пусть пописает сначала.
Дождавшись, пока эти двое уйдут, Семен встал и обратился к зрителям, окончательно погрузившимся в сомнамбулическое состояние:
– Слушайте меня, лоурины!
Не вдруг и не сразу, но народ затих. В глазах стало появляться осмысленное выражение.
– Слушайте меня, лоурины! – повторил Семен. – Я дарю вам это заклинание. Каждый может пользоваться им сам, только произносить его надо тихо, чтобы не слышали окружающие. Это, конечно, не обязательно, но так надежнее. Вы поняли меня, люди?
– Мы поняли тебя, Семхон!
Уяснив, что представление окончено, народ стал потихоньку расходиться. Семен пожалел было, что отдал туземцам «обезболивающее» заклинание, – их не заклинать, а лечить надо, но… Тогда он рискует оказаться здесь в положении булгаковского земского врача. Наверное, кому-то помочь он сможет, но…
Но опять встают проблемы морально-этического плана. Даже в его собственном мире лишь малая часть народов и стран поднялась до осознания того, что жизнь конкретного человека представляет ценность и за нее надо бороться. Причем эти народы давно оторвались от матери-природы и живут независимо. А те, кто еще не оторвался, существуют по ее законам: больной, раненый или слабый жить не должен – ни к чему это… «Бог дал, Бог и взял», – говорил русский крестьянин, доставляя на кладбище гробик с телом своего ребенка. В школьные годы, помнится, было много разговоров о демографической ситуации в Африке. Туда проникла (не в полной мере, конечно) европейская медицина, и детская смертность резко снизилась. Результат – демографический взрыв, голод, конфликты. Тем же европейцам пришлось гнать и гнать туда гуманитарную помощь, которой с удовольствием кормилась родо-племенная верхушка.
В каменном веке средняя продолжительность жизни человека составляла тридцать лет. До смешного мало, правда? Но ведь эта самая продолжительность, скажем, в Европе, таковой и оставалась до конца Средних веков, если не дольше. Спроста ли?
«Только это все отвлеченные рассуждения, – думал Семен. – А суровая реальность заключается в том, что, если они будут требовать, чтобы я их лечил, я просто не смогу отказаться. Да, мало что зная, почти ничего не умея, я буду стараться и мучиться от собственного бессилия. Этого надо избежать. Обязательно! Вот, скажем, Атту – он же владеет „магией Камня“, но никто его мастером не считает, не предлагает работать „на заказ“ – только для себя. Вот и с „лекарством“ надо постараться устроиться так же. И ни в коем случае на провокации не поддаваться! И вообще… Кончится этот день когда-нибудь или нет?!»
Семен взял курс на свой шалаш, ориентируясь в темноте по контурам чужих жилищ и свету костров. Однако на полпути к дому у него появился маяк – впереди замерцал огонек.
«Та-ак, – догадался новоявленный лекарь, – это дело рук Сухой Ветки. Не иначе, ходила вместе со всеми смотреть, как я колдую, домашний очаг погас, а теперь она вернулась и вновь разожгла. А я-то про нее и забыл совсем…»
Подходя к костру, Семен услышал тихое бормотание, в котором без труда разобрал знакомые слова о красоте мира и о боли, которая куда-то там ушла.
– Отставить! – сказал он. – Чтобы я этого больше не слышал!
Сидя на корточках, Ветка съежилась и посмотрела на Семена как… ну, как кролик на удава. Ему, конечно, немедленно стало ее жалко:
– Я не хотел тебя обидеть, Веточка. Просто не надо при мне повторять заклинание, ладно?
Она закивала с такой готовностью, так истово – маленькая, хрупкая, беспомощная, – что у Семена чуть слезы на глазах не навернулись.
– Ну что ты, – погладил он девушку по голове, – никто тебя больше не обидит.
Скупая мужская ласка оказала мгновенное действие. Девушка вскинулась, глаза ее заблестели:
– А правда, Семхон, что ты сегодня победил трех хьюггов, а скальпы не снял? Бизон рассказывал воинам, а женщины слышали, что, когда он был мертвым и вы жили в лесу, ты избил палкой вожака хьюггов, – это правда, да? А почему ты не снял с него скальп? У тебя сейчас уже было бы целых четыре! Что вы делали с Художником целый день в пещере? Там так темно и холодно! А мне понравилось двигаться, когда ты поешь! Вы на меня так смотрели! Когда меня видят голой мужчины или женщины, они плюются и говорят, что я уродина! Я же не виновата, что не такая, как все! Но ты не думай, я все умею: и шить, и шкуры выделывать, и мясо готовить – ты не думай! А когда рожу ребенка, я стану нормальной, как все. Я же знаю, что у меня грудь маленькая и попа… Но это, наверное, пока нет ребенка! А правда, что ты один убил мамонта? Прямо так – волшебным дротиком, с одного удара? Бизон рассказывал…
Семен понял, что она не остановится, и перестал слушать. Его домашний очаг размещался на улице – внутри места нет, да и не холодно пока. Обложен он был с трех сторон крупными камнями – чтобы меньше сдувало ветром. Теперь на этих камнях разогревались куски давно поджаренного мяса, а в кривобокой «кастрюле» булькало что-то, отдаленно напоминающее суп. Куча хвороста, давно требовавшая пополнения, сейчас высилась полноценным холмом. А рядом, на куске шкуры, были разложены разнообразные предметы: кремневые сколки разных форм и размеров, какие-то костяные и деревянные палочки и загогулинки, моточки сухожилий, лоскутки выделанной кожи и еще много всяких разных вещей, назначения которых Семен все равно не понял бы, даже если бы смог рассмотреть толком. «Это, надо полагать, ее приданое, – сокрушенно подумал он. – И вообще, чего это она?! Я что, давал повод?! Она тут со мной жить собралась, да? Ну и нравы у них! Или такой обычай? Она попросила разрешения приготовить для меня мясо, я не возражал: может быть, она произнесла ритуальную фразу – формулу приглашения к сожительству? Что-то не похоже, чтобы в традиции здешних женщин была хоть какая-то инициатива в деле обустройства собственной жизни. Эта, правда, не совсем нормальная, нетипичная, так сказать, представительница… Но единственная, похожая на женщину! Все остальные относятся к категории „она, конечно, ничего, но мне столько не выпить“.
Обидно другое: ну почему я всю жизнь оказываюсь кем-то повязан? Почему все время за кого-то должен отвечать? И в этом мире, и в том? Только освоишься в новой ситуации, только глотнешь воли, как – „бемс!“ – на тебя сваливается завлабство, или раненый туземец, или девчонка-изгой. Интересно, сколько ей лет? Щебечет, как взрослая: много-много слов и ни одной мысли, только соображения, да и те коротенькие. Господи! Неужели за десятки тысяч лет женщины совсем не изменились?! Внутренне, разумеется? Или в этим заложен глубокий философский смысл?»
