Ознакомительная версия. Доступно 26 страниц из 129
– Вы как муравьиная матка, Иван Алексеевич, – заметил я.
– Что? – удивился Ганс. – Странное сравнение, даже обидное, я бы сказал.
– Да-да, именно матка, ничего обидного тут нет. Может быть, вам это не так заметно, но взаимоотношения в сообществе подлиз – необычные, не совсем человеческие. Тут присутствует мощный подсознательный компонент. Во внутренние отношения подлиз неизбежно вмешивается влияние феромонов. А ведь это особый язык, присущий не людям, а насекомым. Конечно, нельзя низводить подлиз до уровня муравьев, пчел и термитов, об этом не может быть речи. Интеллект фрагрантов, насколько я уже убедился, превосходит уровень обычных людей – могу предположить, что это связано с регенеративными процессами в головном мозгу. И все же в том, как безусловно подчиняются вам все подлизы, усматривается нечто иррациональное, подобное тому, как общественные насекомые подчиняются приказам матки, дабы успешно текла жизнь колонии.
– Вижу, ты изрядный любитель энтомологии, – заметил Ганс.
– Поневоле, Иван Алексеевич, поневоле. Станешь энтомологом, если твоя любимая девушка – рабочая муравьиная особь…
– В твоих рассуждениях есть доля истины. То, что все подлизы привязаны ко мне, определено на генетическом уровне. Хочешь знать, почему?
– Мечтаю, Иван Алексеевич. Откройте великую тайну.
– В каждом фрагранте течет толика моей крови.
– В каком смысле?
– В прямом. Я был первым пациентом, которого Илья Борисович Григорьев исцелил при помощи своего препарата. Случилось это давно, в восемьдесят втором году, и было мне тогда семнадцать лет. Я лежал в областном онкодиспансере. Мне отрезали руку, я проходил курсы лучевой терапии один за другим, но ничего не помогало. Само собой, я мало понимал в том, чем и как меня лечат, я вообще плохо соображал тогда, находился в затуманенном состоянии между жизнью и смертью. Метастазы распространились по всему организму, я умирал. И тогда Григорьев, мой лечащий врач, сообщил родителям, что есть возможность прибегнуть к новому, не до конца проверенному средству. Он предупредил о большом риске, но родители согласились, и я согласился, выбора у нас не было. И знаешь, Дима, я пошел на поправку! Это казалось невероятным, но уже через месяц я стал похож на человека, еще через месяц меня выписали, а спустя полгода обследование показало, что я полностью здоров – если не считать, конечно, того, что остался без руки.
– Григорьев, насколько я догадываюсь, взял за лечение большие деньги?
– Ни копейки. Он возился со мной день и ночь, пылинки с меня сдувал, сидел у кровати часами, перевел в отдельную палату, брал бесчисленное количество анализов. Тогда я еще не знал, что он проводит научные эксперименты, отрабатывает на мне новую методику. Не знал… – Ганс задумчиво потер лысину. – Я выздоровел, и обнаружил, что не только избавился от саркомы, но и поумнел. В школе я никогда не блистал оценками, к тому же пропустил последний класс из-за болезни. А тут добился разрешения остаться на второй год, успешно закончил школу и без труда поступил в университет. Я считал, что болезни в моей жизни закончились. Илья Борисович не забывал меня, регулярно появлялся в нашем доме. Родители мои боготворили его, да и сам я относился к Григорьеву как к спасителю, не отказывал ему ни в каких просьбах. А просьб было немало – раз в три месяца Илья Борисович вызывал меня в клинику и проводил полное обследование. Он аргументировал это тем, что я – уникальный пациент, и мой опыт поможет спасти тысячи детей. К тому времени Григорьев стал доктором наук и перебрался из взрослого онкодиспансера в детскую областную больницу. Угадай, что случилось дальше?
– Счастье длилось недолго, – предположил я. – Через четыре года у вас начались проблемы, связанные с выработкой феромонов.
– Мне повезло: способности фрагранта проявились только через пять лет после лечения. К этому времени мне было двадцать два года, я заканчивал университет и оформлял документы для поступления в аспирантуру. Возможно, моя склонность к химической науке была связана с необычно чутким обонянием – нос мой работал не хуже спектрометра, большинство химикатов я мог определить по запаху, не прибегая к аппаратуре. Мне пришлось начинать с нуля, но я знал, какую методику применить – человеческие феромоны успешно выявляются методом газовой спектрохроматометрии. Не стоило особых трудов договориться, чтобы оставаться на кафедре на ночь и работать на аппаратуре. Мне удалось идентифицировать полтора десятка основных аттрактантов, репеллентов и стимулянтов. При помощи тренировок по методу обратной связи я научился регулировать выделение феромонов. Я сумел избежать основных проблем подлиз, потому что вовремя научился, как с ними справляться. Обнаруживал свои новые способности и осваивал их по мере возникновения. Разумеется, я никому не говорил о результатах исследований – понимал, что если станет известно о моем феномене, то покоя мне не будет никогда. Не говорил никому, кроме профессора Григорьева.
– Вы думали, что являетесь единственным фрагрантом?
– Как тебе сказать… Конечно, я понимал, что причина моих способностей – антираковый препарат. Я встречался с Григорьевым, много раз пытался узнать у него формулу, но он отказывал наотрез. Утверждал, что препарат оказался неэффективным, что мое исцеление – результат случая, что препарат восстановил иммунную систему только лишь из-за моих индивидуальных особенностей, и на остальных пациентов не действует.
– Вы верили ему?
– Не верил. Когда-то Илья Борисович казался мне чудесным человеком, бескорыстным кудесником с добрейшей душой. Теперь я видел, что он лжив, склонен к бесконечным интригам и патологически жаден. Я не имел прямой информации о том, что Григорьев берет с пациентов деньги, но не сомневался в этом. Я предупредил его об изменениях, которые могут возникнуть в организме тех, кого он лечит, он отговорился дежурными фразами. В стране царил хаос, можно было вытворять все, что угодно, не боясь контроля. Сейчас я знаю, что с восемьдесят седьмого по девяносто третий год Григорьев лечил детей от рака, нелегально применяя свой препарат. Несколько сотен детей прошло через его руки. Все они стали подлизами.
– Несколько сотен? – переспросил я. – Но вы же сказали, что подлиз было всего сто пятнадцать.
– Сто пятнадцать – те, кого я сумел отвезти в Шубино. Всего действию препарата Григорьева подверглись триста восемь человек, эта цифра известна мне точно. Большей части из них ныне нет в живых. А всех тех, кто выжил, я знаю лично. Долгое время существовали фрагранты, находившиеся вне нашего сообщества, мы называли их «дикими подлизами», большая часть их была проститутками женского и мужского пола. Сейчас их осталось не больше десятка. Вот так-то, Дмитрий – препарат вылечил детей от рака, но сделал их жизнь в человеческом социуме смертельно опасной.
– Что было дальше?
– В 1993 году на профессора завели уголовное дело. К этому времени стали наводить видимость порядка в медицине, началась лицензионная деятельность. Комиссия, которая пришла в онкологическое отделение Григорьева, обнаружила, что значительная часть юных пациентов лечится неапробированными медикаментами, и родители их платят за это огромные деньги. Возможно, профессору удалось бы скрыть свою деятельность, но коллеги сдали его с потрохами – благодаря жадности и гадкому характеру Илья Борисович обзавелся неописуемым количеством врагов среди персонала клиники. Григорьева арестовали через четыре дня после возбуждения дела. За это время он успел встретиться со мной.
Ознакомительная версия. Доступно 26 страниц из 129
