Любящая тебя Салли».
Хью сложил письмо. Замотавшись с приготовлениями к отъезду, он только теперь прочел его как следует. Он был на пароходе, уже несколько часов отделяло его от Саутгемптона. Он плыл в Индию с Милдред и Феликсом.
Сейчас они после превосходного обеда сидели все трое в баре. Бар помещался на корме, и позади них белый след корабля, кипя и завиваясь, уходил во тьму. Хью через столик улыбнулся Милдред.
Милдред сияла. Легкое недомогание, на которое она жаловалась в начале лета, видимо, совсем прошло. На ней было нарядное синее платье из какой-то шелковистой льняной ткани, подчеркивавшее яркую синеву её глаз, синих, как подснежники, поэтично подумал Хью. Комбинация из-под платья не выглядывала, а от тончайшего слоя румян на щеках лицо казалось моложе и собраннее. Губы были подкрашены как раз в меру, пушистые волосы, явно прошедшие через руки искусного парикмахера, были коротко подстрижены и аккуратно, хоть и достаточно кокетливо, обрамляли улыбающееся лицо. Хью заметил, что седины у неё в волосах убавилось, даже совсем почти не осталось; должно быть, он неправильно запомнил их цвет. Никогда ещё она не выглядела так прелестно, и ему очень хотелось отпустить ей какой-нибудь комплимент, но он побоялся, что она сочтет это нахальством или глупостью.
Феликс за соседним столиком писал письмо, задумчиво потягивая бренди, и его красивое, обычно немного деревянное лицо выражало нежную мечтательность. За обедом он был чрезвычайно весел. Он вообще явно приободрился с тех пор, как решил заняться гуркхами, а не просиживать кресло в Уайтхолле. Хью считал, что он поступил совершенно правильно, и так и сказал ему. Уж раз ты солдат, так и будь солдатом, а не каким-то несчастным чиновником. Просто непонятно, что такой человек, как Феликс, вообще мог соблазниться канцелярской должностью. А недавно Милдред кое-что рассказала ему о личной жизни Феликса — до сих пор Хью почему-то считал, что никакой личной жизни у Феликса нет и не было. Оказывается, брат Милдред серьезно увлечен одной молодой француженкой, она сейчас в Дели, и он помчится туда просить её руки, как только они прибудут в Индию и темно-синий «мерседес» будет выгружен из трюма. Милдред считала, что у него есть все основания надеяться, и Хью порадовался за него, хотя и вздохнул лишний раз об ушедших годах.
— Вы как думаете, он пишет ей? — шепотом спросил он у Милдред.
— Да. Я видела, он пишет по-французски.
Хью заулыбался, очень довольный.
— Глупый Хью! — Милдред теперь часто это говорила, и Хью её уже не переспрашивал. Слух его за последнее время улучшился, и громкий спор в голове стих до вполне терпимого бормотания. На дорогу он запасся дромамином, но теперь надеялся обойтись и без лекарств.
— Хотите прочесть письмо Сары? — спросил он. — Впрочем, ничего особенно интересного там нет.
— Она что-нибудь пишет насчет Хамфри?
— Представьте себе, да. Пишет, что в Лондоне они с Пенни покутили на славу, но что он не сумел толком рассказать, что они там делали.
Милдред расхохоталась так, что Феликс, задумчиво кусавший перо, даже вздрогнул.
— Вас-то это, надеюсь, не тревожит? Я своего Хамфри знаю.
— Тревожит? Нет, конечно. Но мальчику мы и правда уделили мало внимания. Я устыдился, когда читал письмо Сары.
— Плохое он забудет, а хорошее будет помнить, — сказала Милдред. — Все мы такие.
— А кстати, где сейчас Хамфри? — В спешке перед несколько скоропалительным отъездом Хью как-то не уследил за передвижениями вечно занятого своими делами, никому не мешающего Хамфри.
— Он-то? В Рабате. Я не сомневаюсь, что он быстро утешился. Все мы такие.
— Гм, — сказал Хью и подозвал официанта. В баре было тепло, уютно и уже почти пусто. Большинство пассажиров, видимо, решили лечь пораньше. Ярко освещенный, красивый, комфортабельный пароход плавно скользил по черной водяной пустыне, и стук машин приятно заглушал бормотание в ушах, укутывал, как одеяло. Хорошо плыть на юг. В Грэйхеллоке, когда он там был перед отъездом, восточный ветер с утра до ночи гнал целый дождь розовых лепестков вниз, на взбухшие от дождей болота. Хорошо плыть на юг. — Еще стаканчик, Милдред?
— Пожалуй, нет. — Милдред беззастенчиво зевнула и потянулась. — Я, пожалуй, пойду. Я просила принести мне в каюту бутылку виски и молока. Может быть, зайдете ко мне перед сном? Я вас угощу виски по особому рецепту — с корицей. Чтобы лучше заснуть.
— Хорошо. Я загляну к вам минут через двадцать. Кстати, что слышно про Берил?
— Свадьба в будущем месяце. Хамфри, конечно, приедет.
Берил Финч, ко всеобщему изумлению, собралась выйти замуж за известного адвоката.
— Надеюсь, она не будет терять времени, — добавила Милдред. — До смерти хочется потомков. Бабушка из меня получится что надо.
— Признайтесь, что вы были удивлены.
— По поводу Берил? Еще как! И это мне было очень полезно. От жизни всегда нужно ждать сюрпризов.
— Мне-то уж нечего ждать, — сказал он грустно.
Милдред рассмеялась.
— Не зарекайтесь. Ну, до скорого.
Она собрала свои книжки об Индии и ушла, по дороге взъерошив Феликсу волосы. Да, она, безусловно, помолодела.
Хью ещё посидел, подумал. У него было такое чувство, что теперь все в порядке. Вернее, ещё не совсем в порядке, но достигнут какой-то рубеж, подведен какой-то итог, и осталось только не спеша расставить все по местам. А с этим пришло успокоительное ощущение, что он оправдан.
Он думал об Энн. Перед отъездом он, право же, провел в Грэйхеллоке вполне достаточно времени и сделал все, что мог, чтобы подбодрить её. Впрочем, он обнаружил, что в подбадривании она едва ли нуждается, настолько её поглощает таинственный круговорот деревенской жизни, до краев заполненной, казалось бы, сплошными мелочами. К тому же Миранда заболела краснухой, что ещё прибавило ей работы по дому, и это, пожалуй, к лучшему. Он поспел в Грэйхеллок как раз вовремя, чтобы порадоваться её триумфу на конкурсе садоводов и отметить с облегчением, но и с некоторой неловкостью, что она живет как всегда, снова с головой ушла в повседневные заботы и дни её проходят в точности как раньше, словно она и не заметила, что Рэндл уехал. Хью думал: я бы так не мог, если бы от меня ушла жена, я бы тут же на все махнул рукой, пропади оно пропадом. Ему было даже чуть-чуть обидно за Рэндла. Но для самой Энн так, несомненно, лучше, и он был рад, что может с чистой совестью оставить её одну.
Непосредственно от Рэндла вестей все не было. Из Рима он как будто уехал, кто-то видел его в Таормине, и ходили слухи, что он собирается купить там виллу. Хью не огорчался из-за сына, а только чувствовал приятную усталость, какую мог бы чувствовать человек, сумевший втайне от всех насладиться любовным свиданием. Никто не узнал. Это был его личный тайный маневр, им одним тайно осуществленное изменение мира — прекрасное, безрассудное, бесшабашное дарование Рэндлу свободы. Он выпустил сына на волю, как лесную птицу, как дикого зверя, и знал, что не пожалеет об этом, где бы тот ни рыскал и какую бы ни принес добычу. Он мог не сомневаться, что Рэндл свое возьмет. Будет он счастлив или нет, а уж пожить сумеет. А Хью теперь может скромно отойти в сторонку. Этим преступлением он сквитался с пьяными богами.
