— Мальчики, что вы решили?
— Мы решили… — Князь пнул ногой бухту веревки. — Это он решил! Короче, ша, уже никто никуда не плывет.
— Князь, — окликнул его Верещагин. — Я есть хочу. Ты вернул мне вкус к жизни. Может, сходим куда-нибудь? Я давно не танцевал с красивой женщиной…
— В «Синий якорь»?
— Слишком много офицеров.
— В «Шератон»?
— Слишком чопорно… И дорого. Чего-нибудь попроще, Князь. Вон там на берегу что-то светится… Вроде играет музыка… Что это?
— Почем я знаю… Какая-то забегаловка под камышовым навесом. В бразильском стиле — знаешь, с сетями, китайскими фонариками и официантками в таких символических юбках из прозрачной ткани… Как же они называются… Ой!
— Парео, — подсказала Дженис, ущипнув Князя за бок. — То, что ты мне запрещаешь надевать.
— Восточный деспот, — Верещагин покачал головой. — Слушай, это же как раз то, что надо! Пойдем!
— Ты ничего не понимаешь в женщинах, — огрызнулся Георгий. — Мужчина им интересен только до тех пор, пока им есть чего хотеть. А когда ты выполнишь все их желания… Ну вот!
Дженис выбралась из каюты, сменив джинсы на юбку-парео, с туфлями в руках.
— Я готова, — сообщила она. — Джордж, дай мне руку.
— Это плохо кончится, — вздохнул Князь.
— Конечно, — кивнул Верещагин. — Когда ты пытаешься меня перепить, это всегда плохо заканчивается.
— Я в полтора раза тяжелее тебя, значит, и выпить могу в полтора раза больше.
— Речь не идет о том, кто сколько может выпить. Речь идет о том, кто раньше потеряет контроль над собой…
Георгий ответил длинной тирадой на русском, английском и грузинском языках. Из тирады, если опустить несущественные подробности про мать, следовало, что такого брехуна, как Арт Верещагин, земля еще не производила на свет и вряд ли произведет в течение ближайшей тысячи лет.
— Первой контроль над собой потеряю я, — топнула ногой Дженис. — Вы идете или нет?
* * *
Очнулся он на яхте.
— Я снял с тебя ботинки, — укоризненно сказал князь, оглядываясь через плечо. — Ты истоптал мне весь парус, павлон.
— Что за привычка — отливать за борт… Что, нет гальюна?
— В это море сливают дерьмо четыре страны. Это раз. В гальюне Дженис, ей плохо. Это два. И куда оно, по-твоему, попадает из гальюна? Это три… Когда нас судят? Сегодня?
— Сегодня в одиннадцать.
— Вайме, как я пойду с такой головой?
— Только с такой головой и можно, Гия. У тебя будет такое жалобное лицо, что судьи зарыдают.
— 3-замолчи, или я швырну тебя в воду. Шайт, и опохмелиться нечем.
— Не за то отец сына бил, что тот пил, а за то, что похмелялся. Мы сейчас пойдем прямо — по возможности — в «Якорь», выпьем по «отвертке» и придем в божеский вид. После чего сначала поедем на квартиру к тебе, ты переоденешься в парадную форму, потом ко мне, я переоденусь в парадную форму, потом мы поедем в трибунал, и помоги нам господь.
— Что мне всегда нравилось, — заключил Берлиани, — так это твое умение планировать.
— Георгий!
Берлиани оглянулся.
— Я себя вел как скот. Как будто только моя боль реальна, а больше ничья.
— Тебя только с похмелья проняло? Так лучше позже, чем никогда.
— Нет, меня проняло раньше. Но у меня мужества не хватало перед тобой извиниться. Спасибо, Гия…
* * *
— Встать! Смирно! Суд идет! Вольно! Высший трибунал Вооруженных Сил Юга России заслушал дело номер такой-то и вынес решение по совокупности собранных доказательств. Полковник Верещагин! По статье двести двенадцатой «нарушение Присяги» и статье пятьдесят третьей «подстрекательство к военному мятежу» вы признаны… невиновным! По статье девяносто второй, пункт А «злостное превышение служебных полномочий», по статье тридцать пятой, пункт В «злостное нарушение уставных норм в отношении старшего по званию и непосредственного командира» вы признаны… виновным. Смягчающим обстоятельством в последнем пункте явилось измененное состояние психики. Подполковник Берлиани! По статье двести двенадцатой «нарушение Присяги» и статье пятьдесят третьей «подстрекательство к военному мятежу» вы признаны… невиновным!
— И на том спасибо, — процедил сквозь зубы Князь.
— По статье девяносто второй, пункт А «злостное превышение служебных полномочий», по статье тридцать третьей «отсутствие в части на момент объявления боевой тревоги» вы признаны…
— Да не мотай ты жилы! — крикнул Георгий.
— …Виновным. Старший унтер-офицер Сандыбеков! Ввиду того что вы выполняли приказ своего непосредственного командира, все обвинения с вас снимаются. Господа обвиняемые! Сейчас будет оглашен приговор. Если у вас есть что сказать в свое оправдание, вы можете сказать это сейчас… Полковник Верещагин…
— Я больше не буду.
У невозмутимого судебного клерка дернулись губы, но он овладел собой.
— Подполковник Берлиани…
— Мне не в чем оправдываться, и я ни о чем не сожалею.
— Господин судья, огласите приговор.
— Полковник Верещагин, вы приговорены к разжалованию в рядовые и позорному увольнению из армии без права на выходное пособие и военную пенсию. Подполковник Берлиани, вы приговорены к разжалованию в поручики и тюремному заключению сроком на три месяца.
— Собаки… — Князь опустился на скамью подсудимых, стаскивая берет на лицо.
— Молчи, Князь. — Артем стиснул его локоть. — Молчи, не наговори себе еще на три месяца…
Какие-то секунды он видел растерянное, пепельно-серое лицо Шамиля. Потом его скрыли фигуры казаков-конвоиров.
— До приведения приговора в исполнение, сэр, нам приказано отправить вас на гауптвахту четвертого батальона в Чуфут-Кале.
— Хорошо.
— Позвольте руки, сэр… — Подъесаул отстегнул от пояса «браслеты». — Это тоже приказ. Нам очень жаль…
— Аминь. — Артем протянул руки.
* * *
«Выбарабанивание» должно было состояться в тот же день, но из-за советских наблюдателей его перенесли на первое августа. Промежуток между судом и процедурой позорного увольнения он провел на гауптвахте своего — когда-то своего! — батальона.
Придя к нему после обеда, полковник Казаков застал его за чтением.
— Вольно, Артем. Что это у вас? — спросил он.
— Ремарк, — Верещагин показал обложку. — «На западном фронте без перемен».
Он сел на койку и положил книгу рядом с собой.
— Наши отцы и деды воевали годами, сэр. Страшно представить, но это было так. Годами.
