— Можно взглянуть?
Я заинтересовался компьютером.
— Ладно, взгляни, — разрешил полковник.
— А не боишься мне секреты будущего раскрывать? Может, наш разговор сейчас пишут?
— Кто? Сэр Джеймс? Он с этой техникой не в ладах, а уж… охранники тем более. Смотри, думаю, ничего принципиально нового не увидишь.
Действительно что-то очень напоминающее…
— Неужто виндоза?!
— Она самая. А ты ожидал операционную систему будущего увидеть? Смотри.
— А как же конкуренция? Свободный рынок операционных систем?
— Есть, все есть. И рынок есть, и конкуренты, копошащиеся у подошв великой Майкрософт, тоже есть.
— Ничего не меняется! Ну, хоть Билл Гейтс-то помер?
— Не так давно.
— Слава богу! Хоть одна хорошая новость.
Я потыкал пальцем экран. Получается. Если посидеть часок-другой-третий, то мог бы и сам разобраться, как эта хреновина работает.
— Какой у нее номер?
— Двенадцатый. Скоро четырнадцатый обещают.
— А мы только до седьмого дошли.
Программа записи нашего разговора заинтересовала меня намного больше. Похоже, она не только разговор наш пишет, но и сразу переводить его в текстовую форму может.
— Может, — подтвердил полковник.
— Ошибок много?
— Не более одного процента. Фирма гарантирует.
— Довели, стало быть. В наше время только начинали на эту тему экспериментировать.
— Ну что, продолжим?
Полковник вернулся к нашей основной теме.
— Продолжим, — нехотя согласился я.
Рассказал я ему, как в горящем вагоне очнулся, как раненых помогал вытаскивать и как военинженеру подсказал людей в другую сторону отправить. Полковник только один вопрос задал:
— Но решение-то он принимал?
— Естественно. Он же военинженер первого ранга, считай, подполковник. А я кто? Штатский в трениках и майке.
Дальше я ему все как было рассказывал, только про женщину с детьми упоминать не стал. Почти дошли до встречи с окруженцами, и тут полковник меня удивил.
— Из показаний красноармейца Семяхина и штрафника Костромитина следует…
— Жив?!
— Кто?
— Костромитин, Сергей.
— Ну, ты тупой! Как бы он мертвый показания давал? Жив, естественно.
— А за «тупого» можно и по морде получить, — наехал я на полковника.
Тот пошел на попятную.
— Ну ладно, ладно, извиняюсь.
— Мне извинения твои до одного места. Лучше скажи, как он в штрафники попал?
Полковник сунул нос в свои бумаги.
— Обыкновенно. Из плена почти сразу сбежал, зиму перекантовался в какой-то деревне там же на Брянщине, весной перешел линию фронта. Четыре месяца его продержали в фильтрационном лагере, потом присудили три месяца штрафного батальона.
— А дальше?
— Что дальше?
— Дальше с ним что было?
— Откуда я знаю? Мы же с ним в одном времени, я отсюда его будущее узнать не могу.
— Узнай! Я тебя очень прошу, узнай! Придумай что-нибудь! Ну, скажи, что клиент условия ставит, сотрудничать отказывается.
Не выдержав моего напора, полковник соглашается.
— Да ладно, ладно, узнаю. Попробую, по крайней мере. Но это будет не скоро. Запрос уйдет через два дня, ответ — еще через две недели.
А вот это уже интересно! Значит, постоянной связи с будущим у них нет, только периодическая, раз в две недели. Что из этого следует? Пока ничего конкретного. Но интересный факт, очень интересный.
— Я подожду, сколько надо подожду. Ну, так что там за показания?
— А-а, когда они тебя встретили, ты был в компании каких-то окруженцев. Кто такие?
— Обычные окруженцы. Я и был-то с ними меньше двух суток. Никого не убил, никого не спас. Просто вместе шли на восток.
Неожиданно полковник меняет тему.
— Скажи, а на чем мы засыпались?
— На мелочах. Возраст твой званию не соответствует, про две тысячи четвертый год ляпнул и в запале не заметил. Да и вообще ни вы, ни обстановка не соответствуете реалиям нынешнего времени. Вы другие, совсем другие, говорите не так, не так двигаетесь, глаза у вас другие. Неужели из прежних «попаданцев» так никто ничего и не заметил?
— В отличие от тебя, они слишком мало пробыли здесь, чтобы разобраться в нюансах поведения людей. К тому же их привозили из тюрем, а одного вообще из палаты психбольницы. Попав в чуть более человеческие условия, они плыли и были готовы на все, лишь бы не попасть обратно и вернуться назад, в свое время. А ты успел пробыть здесь год, адаптировался к местным условиям, в том числе бытовым, даже неделя в одиночке не смогла выбить тебя из колеи.
— А сколько всего их было?
— Пять. Нет, шесть. Точно шесть, ты — седьмой.
— И все из одного времени?
— Нет, из разных. Большая часть из начала двадцать первого века, но двое были из самого конца двадцатого. Мы тоже место и время их появления анализировали. Время совпадает с открытием нашего портала, а вот место абсолютно непредсказуемо. Да, и еще один момент — они все находились в движении.
— То есть шли или ехали?
— Точно.
— И что с ними дальше было?
— Ничего, обратно отправили. Чего им здесь делать? Да и последствия их исчезновения из своего времени, какие-никакие, тоже могли быть.
— Кстати, на пересылке почти неделю в камере меня специально держали?
— Да, чтобы ты посговорчивее был. А как ты догадался, что я в армии не служил?
— Только не служивший в армии оболтус в возрасте двадцати пяти лет…
— Двадцати шести.
— Хорошо, только оболтус в возрасте двадцати шести лет может догадаться нацепить на себя полковничьи знаки различия. Насколько я помню, в эти годы столь успешную карьеру сделал только сын вождя. Ну, может, еще два или три человека. Хомячина на станции это тоже просек, потому и не хотел меня отдавать, несмотря на приказ и безупречные документы. И не отдавал, пока сам не позвонил своему начальству и не получил подтверждение подлинности приказа. Так?
— Так, — подтвердил мою догадку полковник.
До основной части моей эпопеи добрались уже после обеда. Пришлось признаться в том, что поворот к Рогачевским мостам — моя идея. Костромитин и Семяхин об этом упомянули. И про подбитые танки пришлось рассказать, это шило в мешке тем более не утаишь. Больше всего полковника интересовало: кто решение принимал и кто непосредственно стрелял. В конце этих эпизодов он подвел итог.
