— Первое. Убивать нас слишком рискованно. Точнее, тебя. Допустим, это палестинцы. Им и в голову не может прийти убивать официального представителя американской администрации. К тому же ты женщина. Красивая.
Мэгги невольно отвела глаза. Она привыкла к комплиментам, которые регулярно отпускали в ее адрес престарелые дипломаты на всевозможных светских раутах. Разумеется, она никогда не воспринимала их всерьез и относилась к ним как к части своей работы. Но Ури… Это совсем другое дело. И она видела: его слова — не шутка. Ей даже показалось, будто он просто дожидался удобного повода, чтобы произнести их. И — Мэгги не стала себя обманывать — ей было приятно их услышать.
— Они хорошо себе представляют, как Штаты отреагировали бы на твою гибель — и власти, и общественное мнение. Телевизионные некрологи сделали бы свое дело и в одночасье превратили бы их, арабов, в глазах великой страны из несчастных беженцев в банду кровожадных убийц. Нет, не в их интересах тебя убивать.
— Я очень живо представила себе эти телевизионные некрологи… — Она поежилась, несмотря на то что никогда не была суеверной. — То же самое, похоже, можно сказать и про израильтян.
— То же самое, только израильтяне еще меньше желали бы твоей смерти, — возразил Ури, чуть отхлебнув из своего стакана. — Шпионить за американцами? Плохо, конечно, но грех не смертельный. Я сам этим занимался, когда проходил армейскую службу. Но убивать? О нет, благодарю покорно! Кстати, ты сохранила ирландское гражданство?
— Я от него никогда не отказывалась.
— В таком случае Израилю дали бы по голове не только из Штатов, но и из Европы.
— Хорошо, я поняла. А второе объяснение?
— Оно еще очевиднее. Если ты следишь за человеком, но не убиваешь его, значит, тебе нужно, чтобы этот человек тебя куда-то привел. Вот и все.
Мэгги резко опрокинула остатки скотча в рот и почувствовала на губах крошечный, почти растаявший кубик льда… Стало быть, эти ребята тоже всерьез заинтересовались открытием Гутмана. И будут ждать, пока она и Ури не выведут их на цель…
— Погоди, но ведь бандиты требовали, чтобы я не лезла в это дело.
— Да, я помню. Ну, может быть, на тебя напали другие бандиты. Возможно, на нас идет охота сразу с нескольких сторон. Одним очень хочется, чтобы мы привели их к глиняной табличке, а другим совсем не хочется, чтобы мы продолжали ее поиски. Это Израиль. Одна из мировых «горячих точек», Мэгги. Впрочем, что я тебе объясняю — ты в этих вещах разбираешься лучше меня.
Мэгги вновь достала блокнот.
— Твой отец упоминал о «старых добрых временах». О какой-то вашей давней совместной поездке. И он просил тебя вспомнить о ней.
— А я помню.
— Что это была за поездка?
— Он прихватил меня с собой, когда отправился в командировку на Крит. Там как раз раскапывали Кнос. Он искренне полагал, что это будет неземным счастьем для тринадцатилетнего подростка — своими глазами увидеть древние развалины.
— И что?
— И, собственно, все.
— Погоди, погоди… Что-то конкретное тебе запомнилось? Посещение… я не знаю… какого-нибудь местного музея, где твой отец обратил на что-то твое внимание… Может быть, на раскопках вы вместе откопали нечто… особенное, а?
— Это было очень давно, Мэгги. Я был сопливым мальчишкой и, честно признаюсь, совершенно не интересовался историей и археологией. Абсолютно. Мне было это все по барабану. Я даже говорил отцу, но он не слушал. Не мог поверить… — Ури грустно хмыкнул. — Может быть, поэтому мне ничего толком и не запомнилось.
— Неужели совсем ничего? Может, там с вами случилось что-то? Какое-нибудь происшествие?
— Знаешь, что мне хорошо врезалось в память? Мы постоянно толкались в каких-то очередях, мне ничего не разрешали трогать руками, вокруг не было других детей, и меня постоянно посылали за минералкой.
— И это все?
— Почему все? Мне еще запомнился перелет туда и обратно.
Мэгги вздохнула.
— Думай, Ури, думай! Твой отец не просто так заговорил об этом. В этих словах ключ к разгадке тайны! Попытайся заново все вспомнить, прямо по дням.
— По дням? Я тебя умоляю, Мэгги…
Он надолго замолчал, рассеянно баюкая в руках стакан виски.
— Ну, я так скажу… Сама поездка меня не вдохновила. Мне по большому счету было все равно, куда ехать — на Крит или, скажем, в Италию. Мы поехали на Крит. Чудесно! Да и Боге ним, с Критом… Мне другое важно было. Я впервые на несколько дней остался наедине с отцом. Такого прежде не случалось… — Он снова улыбнулся одними губами. — И после тоже.
— Вы, наверно, много разговаривали?
— Скорее он говорил, а я слушал. Он рассказывал о минойской цивилизации и ее представителях. Говорил что-то вроде: «Некогда это был великий народ, Ури, а посмотри, что с ним стало теперь. Он прекратил свое существование! Нет такой страны, нет такого народа. И эта опасность всегда стояла перед нами, евреями. Несколько раз за свою историю евреи находились буквально в шаге от полного уничтожения. Но все-таки мы устояли. И нам очень нужна наша земля. Нам очень нужен Израиль как надежная гарантия того, что мы будем жить и дальше. Знаешь, сынок, после всего, что выпало на нашу долю, мы это заслужили». Вот так он примерно говорил. Впрочем, чему удивляться…
Мэгги была вся внимание. Она знала, что порой надо лишь дать человеку выговориться и внимательно следить за каждым его словом. Рано или поздно он произнесет ключевую фразу, которая объяснит все.
— Так, а еще?
— Он рассказывал о своих родителях. О матери, которая погибла от рук нацистов. Об отце, которому повезло пережить самую страшную войну. Мне было интересно. Оказывается, деда прятала у себя какая-то семья — не евреи, а венгры. Какие-то крестьяне. Дед и его двоюродный брат больше года укрывались в хлеву. А потом им пришлось бежать и они несколько километров ползли на брюхе по канализационным трубам…
И отец, конечно же, мгновенно подверстал под этот рассказ политику. Он сказал, будто жизнь деда — наглядное доказательство того, что евреям необходима земля, на которой они будут сами в своем праве и где никому не придется их спасать от гибели. Он говорил: «Нам нужна своя страна, которую мы сами будем защищать в случае необходимости. Мы больше не хотим прятаться в хлевах и амбарах».
Вторая мировая война и нацисты… Мэгги насторожилась. Ей вспомнилась череда громких журналистских скандалов, всерьез потрепавших репутацию некоторых швейцарских банков, которые якобы присвоили средства, находившиеся на счетах евреев, погибших во время холокоста. Может быть, стоит покопать в этом направлении?
— Ури, а что твой отец говорил про Женеву? Может, у твоей семьи были…
— Не смеши меня, Мэгги. У моей семьи никогда не было достаточно денег, чтобы можно было держать их в банке. Ни до войны, ни после.
