ли опытные генералы? Какой путь удобнее: по суше или по морю?
Много было вопросов. И часть из них так и осталась неотвеченными.
Потому что ясным холодным утром в гавань вошел большой корабль с черными ромбами клана Сёни на флагах. Смело и гордо пришвартовался он на самом видном месте, а сошедший на берег сановник потребовал свести его с чосонским генералом Ли Чжонму. Рекомый, по счастью, находился неподалеку на Ноконошиме. Хирата Ёсихиса быстро вызвал генерала в город, и вскоре все они собрались в храме Хакодзаки, который всё чаще использовался для высоких совещаний. Сановник — благолепый мужчина с короткой бородой и насыщенной сединой в волосах — с многократными поклонами подошел к хозяевам и заученно произнес:
— Мой господин Мицусада Сёни повелел мне передать следующее. Призывы чосонского чужака Ли Чжонму служить лжеимператору являются ложью и изменой. Только Северный двор осеян божественной благодатью, только Сёко — истинный император нашей страны. Каждый, кто оспаривает это — да будет предан казни. Изменник Хисасе Мацуура уже пленен и дожидается правосудия. Чосонцев, вторгшихся на наши земли, ожидает тоже самое. А ежели они будут сопротивляться — то еще более страшное наказание. Примите это и умоляйте о пощаде.
Вельможа снова поклонился и достал из-за пазухи безумно дорогого халата свиток.
— Здесь вышесказанное записано собственноручно сюго Мицусадой Сёни.
Один из стражей принял свиток и вручил его генералу.
— Позвольте добавить еще от себя, — мягко, будто, разговаривая с детьми, улыбнулся посланник. — Возможно, это поможет вам принять верное решение. О смуте на Тиндэе стало известно сёгуну Ёсимоти Асикага. Поскольку Оучи с умиротворением Хакаты не справились, опора империи направил на остров Мицуёри Сибукаву с войском — ибо священный долг наместника поддерживать здесь порядок. В наши ряды призваны также воины Отомо и Оучи. Насколько я знаю, у обоих этих кланов есть причины не любить вас.
Вельможа снова максимально вежливо поклонился.
— На этом я умолкаю и удаляюсь… Если мне не будет в этом препятствий.
Ли Чжонму и Ёсихиса переглянулись.
— Это конец, — одними губами прошептал хакатский торговец.
— Это только начало! — улыбнулся генерал Ли.
Пролог
Который подлый автор сделал эпилогом
Даже здесь, в казармах 2-го артиллерийского, летний Прованс просто-таки затапливал воздух цветочным благоуханием. И даже в эти смутные времена. Молодой невысокий капитан подошел к окну, распахнул его пошире и глубоко вдохнул. Лето 1793 года было уже на исходе. А вот беды молодого капитана и не думают заканчиваться.
Он снова шагнул к скрипучему столику у стены, откинул крышку чернильницы и обмакнул изрядно покусанное перо. Две рваные строчки завершились ничем: ни восклицательного знака, ни банальной точки. Потом вдруг капитан схватил бумагу, смял ее в отчаянном жесте и швырнул на пол.
Вздохнул с горькой усмешкой.
— Не стоит мне так транжирить…
Подхватив бокал с вином, он сделал глубокий глоток, сморщился от дешевизны напитка, но тут же выпил еще. Явно не первый свой бокал за сегодня. В этот момент краем глаза юноша заметил, как в распахнутом окне мелькнула какая-то тень. Капитан моментально подхватил со стола заряженный пистолет (не так давно он принял решение, как истинный воин, постоянно держать заряженное оружие возле постели — даже ночью) и навел его на оконный створ.
— Ой-ё-ёй! Кажется, я заглянул в неудачный момент.
Сказал кот. Офицеру захотелось перекреститься. На подоконнике сидел большой, непозволительно жирный кот. Черный. Его морда исказилась в гримасе испуга. Причем, гримаса нарочито наигранная, театральная. И юноша мог поклясться, что только что говорил именно он!
— Слуга дьявола, — скорее брезгливо, нежели испуганно пробормотал капитан. — Еще и ты притащился ко мне.
— Ну, почему же сразу слуга дьявола? — мягко возмутился кот.
Нет, действительно, это говорил кот! Разумеется, на звериной морде нельзя различить артикуляцию, но она шевелилась каким-то странным образом, и это шевеление явно сочеталось с исходящими словами.
— Вы из-за цвета, мсье? — продолжало животное. — Но будьте любезны, вглядитесь внимательнее: у меня белые «тапочки» на лапках. И манишка. Я не слуга тьмы, нет-нет! Скорее, во мне сочетаются обе стихии. Я, словно, инь-ян…
— Словно, что?
— Позже поймешь, — легкомысленно отмахнулся кот, но офицер снова поднял пистолет.
— Какого дьявола тебе от меня нужно?
— Все-таки я, как будто, не вовремя, — уже не испугался, а, скорее, разочаровался зверь в белых «тапочках». — Либо, наоборот, как раз очень даже вовремя. Ведь, как я вижу, вас что-то гнетет?
— Неужто ты не знаешь, дьяволово отродье?
— Я⁈ — кот, аж поперхнувшись, положил лапку на треугольничек белоснежной манишки. — Да ни сном, ни духом… Откуда бы, собственно… Просто проявил соучастие…
Животное, казалось, говорило это уже не юному капитану, а какому-то незримому собеседнику — жалуясь.
— И все-таки у вас явно какие-то трудности!
— Трудности, это, когда в твоей четверке третья лошадь захромала, и ты не можешь выехать в свет, — желчно заметил офицер. — Не самое подходящее слово, чтобы описать мое состояние.
— Но все-таки, что вас так печалит? — кот выказал предельно искреннее участие, такое, что не ответить ему не было никаких сил.
— Даже не знаю, с чего бы мне начать… — горько усмехнулся офицер, глядя в пол (туда же смотрел ствол опущенного пистолета). — Может, с того, что я и вся моя семья лишились родины? Лишились родного крова? Что благодаря герою моих юных лет, Паоли, моя родная Корсика продана англичанам, а всей моей семье пришлось спасаться бегством, чтобы не оказаться за решеткой?
— О… Это весьма прискорбно, — кот в смущении перебирал передними лапками. Было видно, что он уже сам пожалел, что начал разговор, но юношу уже было не остановить.
— Э нет! Весьма прискорбно то, что главный кормилец семьи — мой отец — скончался. Еще прискорбнее то, что, пытаясь разбогатеть на тутовых плантациях, он лишь вогнал семью в долги. А после скрылся от нас туда, где его уже не найти. И мне пришлось в 16 лет досрочно заканчивать военную школу, идти на службу, чтобы содержать семью. Но тогда у семьи было хоть что-то… А у меня были хоть какие-то мечты.
Глаза молодого офицера заволокла туманная паволока.
— Еще в Бриенне, совсем мальчишкой, я резко почувствовал, что эполеты — это моё. Я создан для офицерской службы, а она создана для меня! Видит Бог, я шел к этой
